Хаген Альварсон - Волки и вепри [СИ]

— Спой, сделай милость, — процедил Радорм.

Хаген кивнул Самару. Причудливый инструмент отозвался задорным звоном. И раздался в храме богини Вар зычный, просоленный рык из глотки лемминга с китовой тропы:

Гости переглянулись. Не все знали эту песню, но те, кто знал, весьма изумились — странный способ выказать почтение жениху, чей тёзка из песни мало того, что обзавёлся по милости своей невесты рогами, так ещё и помер на собственной свадьбе! Но куда большим было всеобщее изумление и возмущение, когда прозвучали следующие слова:

Тут одни рассмеялись дерзкой выходке викинга, другие недовольно заворчали, загремели посудой. Радорм презрительно ухмылялся, но молчал. Серые очи Альвдис округлились — догадка, изумление, надежда и страх промчались в девичьем сердце, отразились на лице. Хаген подмигнул ей, а всем показалось, у певца дёрнулось веко, — и невозмутимо продолжил:

Тут уж мало кто удержался от хохота, а громче всех ржали викинги. На жениха жалко было смотреть — красавчик густо покраснел и шумно дышал, с ненавистью глядя на насмешника. Кьяртан же восхищённо захлопал в ладони — правда, не слишком громко. Этот хитрый безумец уязвил Лафи в самое чувствительное место — в его самолюбие. Сам Бобёр так не смог бы.

Слушатели притихли, напряглись. Допоёт ли пересмешник до конца? Повторит ли, как положено, события песни, осмелится ли? Или придумал иную развязку потешной истории?

Нет, не придумал. Не пощадил никого. Как истинный викинг. Как истинный скальд.

Хаген дал знак Самару прекратить игру, перевёл дыхание и закончил:

— Наденьте шлемы — и смело вперёд: ведёт вас Йон! [73] Датская баллада «Лаве и Йон», перевод Игнатия Ивановского. Хаген намеренно изменил имена: в оригинале невесту звали Кирстен, её отца — Педер, а неудачливого жениха — не Лафи, а Лаве, что примерно одно и то же.

И, не давая почтенному собранию опомниться, прорычал, обводя глазами толпу:

— А теперь пусть Идмунд годи спросит, нет ли причины, по которой эта свадьба не состоится!

Добрые люди вздрогнули. Не сын человеческий рычал на них, не людские глаза сверкали страшной, задорной яростью! Перед ними стояла тварь из Утгарда, медноголовый тролль-карлик, умскиптинг, ублюдок ведьмы и подземного чудовища. Холодный, мерзкий, отвратный и бесконечно чужой миру людей. Люди поглядывали на жреца Вар с робкой надеждой — изгнал бы ты его, что ли, из священного места! Идмунд неуверенно покосился на Радорма, тот коротко кивнул. Годи выпятил грудь и как мог торжественно проговорил, стараясь не мямлить:

— Ну и есть ли причина, по которой Лафи Лёрмундсон не может взять в законные жёны Альвдис Радормсдоттир? А если есть — может, ты нам сообщишь её, гость многодерзкий?

— Я не сведущ в ни законах, ни в том, кто с кем спит, — ледяным голосом сказал Хаген, — пусть скажет тот, у кого больше прав на руку дочери Радорма. А учёный человек пусть подтвердит.

Тогда Кьяртан наконец-то открыл лицо, сорвал чужую бороду, вернул её Торкелю и вышел к алтарю. Туда же Лейф подвёл Вальдера Слепого. Братья с Конопляного Двора, сыновья Лейфа Чёрного, внуки Миккеля Снорри, стали, не таясь, против всего мира. Столь разные, столь схожие. Улыбки играли на лицах. Но если торжество в улыбке Кьяртана было светлым и счастливым, то Кривой Нос и улыбался криво, мрачно и жёстко.

Толпа загудела пожаром. Слова пахли гарью. Взоры пылали гневом.

А на глазах Альвдис блеснули слёзы.

Кьяртан же заметил золотое колечко с изумрудом у неё на пальце. То самое колечко.

— Сыновья Лейфа Чёрного! — прогудел, ухмыляясь, Радорм. — Кто бы мог подумать, что вы ещё ходите по земле. Солгу, коли скажу, что рад вас видеть.

— Надеюсь, ты не станешь слишком горевать по смерти Оспака Рябого, — ровным голосом сказал старший из Лейфсонов. — Мы же живы, здоровы и пришли получить своё.

— Так в чём же дело, вы, нищеброды? — вскинулся Лафи Хвост. — Что за причина?!

Люди подивились тем словам: все знали, что братья с Конопляного Двора не слишком богаты, но сейчас перед собранием стояли люди, одетые вовсе небедно. Лейф сказал:

— Первая причина та, что сама невеста против замужества.

— Так ли? — спросил Радорм прежде Идмунда годи. Строгим был отчий голос, суровым — взор, но Альвдис не сробела. Сперва молча кивнула, затем выговорила как могла твёрдо:

— Истинно так, батюшка, и тебе то ведомо.

— Это не очень важная причина, чтобы разрывать помолвку, — вмешался Лёрмунд, отец Лафи.