Дмитрий Павлов - Потеха колдунов: Пробуждение

Боль рано или поздно сломает любого, пузатый же не был стоиком, так что заговорил сразу и много, при этом мелко тряс окровавленной бородой и шепелявил беззубым ртом:

– Бежим от лехов. Хотели в Трындоле укрыться, да вот оно как получилось. Но не одни лехи нас вспугнули. Вместе с ними пришло большое зло – прошелся по нашим весям колдовской хмырь. Этот злыдень появлялся из тумана, кого рвал на части, кого обращал в упырей. Жуть невообразимая. И не было от него спасения, не брали его ни сталь, ни волшба. Вот мы и сорвались, аки птицы, а как про волчью стаю волколака прослышали, так сбились в один караван.

– Что ты заливаешь, любич, – воззрился на него Мерген. – Какой еще хмырь? Ты нам про оборотня лучше расскажи. В подробностях: что точно слышал, кто мог бы с ним справиться, кто бы осмелился бросить вызов? И не отвлекайся, в глаза смотри, я тебе сейчас ноздрю вырву. Освежу память. Придам разговору особый интерес.

– Так хмырь же, хмырь мог… – запаниковал любич.

В отличие от Мергена Рагозя не стал бы отмахиваться от слов про хмыря. Он видел разное, много разного. Память невольно подсунула картинку из прошлого, когда он, еще не будучи воеводой Изверга, возвращался домой к своему отцу, местному господину, после бурной ночи, проведенной с дочерью одного из лесорубов.

Как и сейчас, тогда стояли длинные дни и короткие ночи, листва весело шелестела, колосья пшеницы уже налились желтизной, хотя молодежь еще не успела забыть хороводы у костров и первые поцелуи в темноте. Он ехал на своем Черныше и наслаждался окружавшей благодатью. Пока не завертелось вокруг пространство, пока вертикаль не сменилась горизонталью, и он будто в колодец провалился. Не успел понять, что случилось, как на него сверху посмотрел незнакомый старик. Лицо старика было помечено тремя зверьми, глаза слишком глубоко посажены, сам же весь седой, с густой бородой и лохматыми бровями.

– Пожалеть тебя пришел, – услышал Рагозя. – Проспал ты удачу мирскую. Лишили тебя будущего и мнения не спросили. Вот я и явился, хочу хоть немного подправить то, что случилось. Возьми-ка перстенек. Сам понимаешь, непростой он, когда надо, и жизнь спасет, и смерть отведет. Только ты и сам не плошай, у всего есть пределы. И вот еще, чуть не забыл, снимешь его – себя потеряешь.

Сказал это старик и исчез.

Вновь Рагозя ехал на Черныше, вновь дышал теплым воздухом. Подивился он перстню с лапой зверя, покрутил его на безымянном пальце, да только дальше не до перстня стало – в его дом беда пришла, и жизнь повернулась к нему самым что ни на есть срамным местом.

Воспоминания воеводы прервал волколак, принявший человеческий облик. Алуар, обнаженный, густо обляпанный кровью, остановился напротив пузатого, что извивался под калеными щипцами Мергена.

– Где мой брат? – зарычал он, и пузатый обгадился.

– Что тебе известно об убивцах волколака? Кто его убил в Продолье? – уточнил вопрос Мерген, отбрасывая в огонь очередную часть тела несчастной жертвы.

– Простите, но никто из нас не смог бы убить оборотня, – залепетал любич разорванным ртом. Где-то рядом завыли женщины. В небе захлопало крыльями слетевшееся воронье.

– Мы в этом и не сомневаемся, – примирительно проговорил Мерген. – Ты просто выскажи свои подозрения. Кто мог убить волколака? Кого вы видели, кто мог бы его убить? Вспоминай. Живо.

Пузатый заплакал и проговорил:

– Были такие. Помню. Как-то мимо нашей стоянки проходили два воина. У одного меч был, серебром отливался, особенный, рукоятка с девой и медведем. Ведьмаки, не иначе. К нам они не заходили, но наши охотники по их следам немного прошлись. Мало ли чего. Больно странные: все в обход, а они в Леший край подались. Если не хмырь, то они. Точно они. Лехи так далеко на юг не забирались.

– Ты доволен? – спросил Мерген у волколака, тот утвердительно взревел. Мерген, не поворачиваясь, перерезал горло любичу и направился омыть руки.

– Куда ты теперь? – обратился к волколаку Рагозя.

– Лешего навещу, – мрачно сообщил Алуар, расчесывая грудь.

– Силенок-то хватит с хозяином леса бодаться?

– Вот и проверим, – сказал волколак и начал меняться в лице. Рагозя отвернулся, пора было прекращать насилие и выдвигаться обратно.

Раскаивался ли он в том, что не спас родителей в тот злополучный день, или в том, что стал таким, каким стал? Наверное, уже нет. Но недавно он узнал имя того, кто в ответе за все его беды, а значит он возвернет долг, как бы ему не было уже все безразлично.

***

В любом городе встречаются улочки, заслуженно пользующиеся дурной славой. Им дают разные названия, призывающие к осторожности тех, кто по каким-то причинам забредет на них. В Княжьем граде, в столице прирареченского племени любичей, тоже имелась подобная. Она прозывалась Стоком и находилась в восточной части города за кузнечной слободой.

Вот в такое место и пришел глава местных купцов Остромысл решать свою проблему. Для этого случая он надел кафтан попроще, из крепкого тёмно-синего сукна, без парчи и украшений, пояс кожаный, в один обхват, калиту без шелковой вышивки, кинжал без каменьев, на голову – маленькую атласную шапочку; перстень оставил один, с мелким яхонтом.

Его встретил и провел к неказистому дому мордоворот: низкий лоб, кривой нос и кулаки с тыкву. В доме оказалась нора, за норой – длиннющие петляющие коридоры, которые сошлись перед просторной пещерой. Древесные корни опутывали стены и потолок пещеры, между корнями вдоль стен виднелись канделябры, с потолка свешивались почерневшие светильники, обвитые сухим плющом и лохмотьями паутины. Свет от свечей был красноватым, пугающим. Где-то скрытые от глаз громко тикали часы, бомбя через равные промежутки времени.

От сырости одежда у купца стала влажной, лоб – липким, впрочем, лоб, может быть, – от страха. Нет, подумал Остромысл с тоской, все же староват он и не в той форме, чтобы лазить по таким переходам. Заберутся же шелудивые, могли бы ведь дворец краше княжеского отгрохать. Он протер рукой лицо и боязливо посмотрел перед собой.

Перед ним на низких табуретах восседали братья Коржи, в чем-то неуловимо похожие друг на друга. При этом один был толстым, второй – длинным, третий – худым. Одеты братья были вызывающе скромно: в серые короткие зипуны и черные штаны, подвязанные бечевой. Что-то хищное проступало в них, словно и не люди они вовсе: острые ушки и мелкие глаза на треугольных лицах.

– Здравствуйте, – сказал он им и смутился. Потом снял шапочку и принялся мять в руках. Коржи его пугали, но без них никак. Кто же еще возьмётся за такое порученьице? Подленькое, между прочим, чего уж тут скрывать, но дело всё стерпит, надо только задуманное осуществить. А там он как-нибудь себя простит и Многоликих подарками задарит.