Дмитрий Павлов - Потеха колдунов: Пробуждение

Руки вдовы замелькали быстрее, и запела она срывающимся голосом:

Отвязать, привязать, волосочек вплести,

От любимого лютую смерть отвести.

Все, что порвано, срезать, в узелочек собрать,

Всю себя без остатка ему передать.

Пусть затухнет свеча, кровь из пальцев пойдет,

Но волшба дух излечит и в тело войдет…

***

Черная тень неслась над Княжим градом. Высоко не поднимаясь, она касалась крыш, то исчезала, то появлялась. Переворачивалась в воздухе, растекалась по стенам, собиралась в комок. Затем обернулась в большую летучую мышь, снизилась и полетела над мостовой.

Искала тень эхо прошлого, души умершие, неосторожно себя проявившие. Нужны ей были домовые, овинники, банники и хлебники – нежить, по-другому. Иногда она замечала грызунов: крыс, мышей, хомяков и белок. Тогда она отвлекалась, коршуном бросалась вниз, ловила и долго их терзала и грызла. Насытившись, снова вылетала на охоту. Не грызуны были ее основной заботой.

Как ни прятался анчутка, беспалый махонький мужичок, но засекла его тень, увидела сквозь стены и крышу, не дала наиграться с остроносой кикиморой под крылечком избы гончара. Однако не смогла и застать врасплох. Тот учуял ее приближение, учуял и кубарем выкатился на ночную улицу, да еще на прощание успел выкрикнуть: «Свободу нежити! Долой произвол! Спасайся кто может!»

На улице он нервно обернулся и усердно потер лапкой лысину. Надо было что-то срочно предпринять! Озорством не отделаешься. Вдруг он увидел соседского кота, того еще гордеца. Никогда этот кот с ним не разговаривал, только шипел и зубы показывал. Вот и сейчас подлец шел с высоко поднятым хвостом, даже ухом не повел. «Как-то выступали в балагане», – вспомнил анчутка бурную молодость. Вспомнил и, недолго думая, его оседлал. Мелковат кот, конечно, но не из чего выбирать. Уже верхом на котяре анчутка ухватился за усы зверя и заставил того понестись в сторону пристани. Вода была противна, но что не сделаешь ради спасения собственной шкурки! Пока ошалевший кот делал полукруг вдоль рва детинца, анчутка приговаривал:

– Перебирай быстрее ножки, не дай догнать нас на дорожке. Не хочешь хвост свой потерять, не дай себя сейчас поймать.

Всё бы хорошо, да попалась на пути баба необъятных размеров, зачем-то несшая коромысло в столь поздний час. Негодяй-кот, вместо того чтобы благоразумно пробежать по краю мостовой, взял и влетел ей прямо под поневу. А там благодать, век бы воли не видать! Баба завизжала, животное полезло по ее ногам вверх. Мужичок ослеп из-за материи, закрывшей ему глаза, а потом на добавочку получил бадейкой по макушке. Женщина завертелась вокруг себя и грохнулась на мостовую. «Нет, так дело не пойдет, еще немного промедления – и меня слопают», – понял анчутка. Поэтому он оставил кота разбираться с бабой и, невзирая на прыгающие звездочки в глазах, припустил в сторону. Ему было не впервой перепрыгивать через заборы.

Бежал, бежал, только что язык на плечо не выложил, когда услышал впереди за очередным двором странное сопение. Остановился, оглянулся, вроде бы никто не преследует. Любопытство, ну-ты фу-ты, заело. Анчутка осторожно пересек двор, выглянул из-за угла и остолбенел. Все пространство перед избой оказалось залито кровью, человеческие внутренности и части тела были беспорядочно раскинуты, и во всем этом копалась свинья. И как тут Чура не помянуть? Это тебе не дяденькины розги!

Шаг за шагом обошел мужичок страшное место и решил: пришла пора ему из Града драпать. Тем более и поговорить здесь стало больше не с кем.

Он был человеком не самого большого роста, однако упрямство, физическая сила и ратные умения сделали из него того, кем он нынче стал — княжеским вирником. И пусть за глаза его называли полукровкой, выкормышем чуди, он знал, что это не так. Просто родителям не повезло: у них родился такой вот квадратный сын.

И как-то задумал он, сын гридя и дочери тиуна, великое дело — добыть мармендук Коржей. И пусть разбойники глубоко упрятались под землей, пусть осторожничали, как лисы, дело начало было вырисовываться. Ключевое слово «было». Он спланировал собрать ватагу отважных ребят, в которой видное место отвел рыцарю. И цепочка убийств, произошедшая в Граде, вроде бы создала неплохое прикрытие: аки злодей бедокурит. Но тут случилось это несчастье! Добрыня перестарался, отделал Дементия, и все почем зря. Эх, рыцарь, думать вздумал и нарвался на озлобленного тысяцкого! Судьба, в какой уже раз, выкинула странный финт. Вместо того чтобы помочь вирнику уничтожить разбойничью заразу, ну и между делом заполучить редкий артефакт, Дементий помирал в конуре у вдовы. А ведь Мстислав отлично помнил, как рыцарь в Приозерье обманки чуди раскрывал, как загодя чувствовал опасность. Про то, что воин отменный, и говорить не стоило. Теперь вирнику крутись-вертись, ищи и выкидыша бездны, кромсающего градичей, и на мармендук облизывайся. В одиночку, без хорошего следопыта, лезть в туннели Коржей он не дурак!

Дождь усилился. Вирник остановился напротив избы Марфы и решительно зашел внутрь. Вошел и застыл на пороге. Пара лучин давала тусклый свет. Дышалось после улицы тяжело. А эта Марфа, та еще кобыла, на него как зыркнула, видать, никак позабыть слова об ордалиях не может. Ну да, тогда он погорячился. С кем не бывает? Невольно взгляд задержался на вдове: немытая, неухоженная, черные пряди змеями спадали на серую рубаху, впалые щеки и глаза, без привычных украшений. И все равно притягательная, все равно желанная. Что она тут с рыцарем-то вытворяет? А тот лежит у стены, ни живой ни мертвый, и рядом пес его, паренек этот, обреченно в пол уставился.

– Проведать зашел, — неловко, очень неловко у вирника получилось, пришлось даже прокашляться. – Смотрю – поправкой и не пахнет, но вы уж старайтесь. Если в чем нуждаетесь, говорите, не стесняйтесь. Где обитаю, знаете, заходите, не обижу, – последнее слово Мстислав выделил.

Потом помолчал немного (неловкость, фу, какая напасть, никак не оставляла), встряхнул шапку от воды и продолжил:

– Так я надеялся на помощь твоего полюбовника, Марфа! Так он мне нужен! Что в Граде творится!!! Этакого раньше себе и представить было нельзя! Убивец как с цепи сорвался, трупы появляются один за другим, и всё — уважаемых мужей. Порой мне кажется, что и нет никакого убивца, просто люди с ума сходят и друг на дружку набрасываются, словно звери бешенные. Самое печальное, никто ничего не видит. Нет у меня ни видока, ни послуха, лишь бездыханные останки. Каждый раз на полшага, но опаздываю, словно он выкладывает кровавую мозаику специально для меня! Как же это нехорошо! А, Марфа, правда ведь — нехорошо?