Дмитрий Павлов - Потеха колдунов: Пробуждение

– Зачем? – закричал пастух, увидев, как треснула височная кость волколака.

Не обращая на паренька внимания, могучий зверь деловито проследовал к овцам. В то же время белоснежное тело поверженного врага забилось в конвульсиях, лапы удлинились, шерсть опала, однако все достаточно быстро закончилось. Волколак так и не смог полностью обратиться в человека. Пятно крови под его головой увеличивалось. Юношу затрясло, пережитое начало сказываться. Он опустился на колени, выронил посох и освободил желудок от содержимого. Если бы не этот муфлон, на которого пареньку страшно было даже взглянуть… По правде говоря, он боялся его ничуть не меньше, чем волков или того же оборотня.

И тут его снова накрыло. Хрустальный звон наполнил пространство. От звона потемнело в глазах. Паренек упал и принялся хватать зубами траву.

Пока он корчился на земле, муфлон призывно заблеял, успокоил овец и повел отару на север. Чара шла последней и постоянно оглядывалась. Шишига куда-то исчезла еще раньше.

Когда юноша открыл глаза, то долго потрясенно смотрел в небо. Так горько ему еще никогда не было. Рядом лежал мертвый оборотень. Все было неправильно: то, от чего он бежал, настигло его вдали от людей. Это было как предательство, этого не должно было произойти! Но произошло.

Показалось, оборотень пошевелился. Пастух испуганно отполз подальше. И вдруг голову пронзила мысль: отара оставила его и удалились с чужаком! Но самое худшее было то, что он перестал слышать неслышное. Звезды больше ему не подчинялись, Луна не отвечала на призывы, а мелкие духи с нежитью отгородились от него стеной. Он был один посреди вытоптанной долины, в целом мире один! Мир утратил свою иллюзорность, двойственность, и за горизонтом больше ничего для него не скрывалось.

И тогда он заплакал, и плакал долго, навзрыд. От него отвернулись люди, а теперь его лишили единственного, что у него было. Лишь когда от слез полегчало, пастух, опустошенный, отбросил мысли, встал и пошел догонять отару. Муфлон не муфлон, овец следовало вернуть веснякам.

***

А в это же время, где-то северо-западней в Порубежье…

Морена, колдунья в белом сарафане, богато украшенном вышитым руническим узором, потрогала носочком сафьянового сапога не до конца прогоревшее бревно. В нем сохранились еще остатки тепла. Она слегка прищурилась и пошла дальше. Масштабы разрушения села поражали. Даже пара йети не смогла бы так побушевать, но откуда им тут взяться? Такая мощь, потраченная на непонятные цели.

Там, где она проходила, оставался шлейф инея и тонкого льда, если задерживалась – растения начинали увядать, а земля твердеть. Седые волосы, убранные в десятки косичек, унизанных жемчугом, спадали до пояса, глаза без зрачков сияли голубым светом. Почерневший человеческий череп в ее руках глядел пустыми глазницами и наверняка напугал бы селян, если бы те вдруг объявились. Да, все увиденное впечатляло, но больше демиурга обеспокоили остатки чуждого колдовства; оно, словно гигантская амеба, растекшись по поселению, поглотило всех жителей и скотину без остатка.

– Не совсем так, – произнес голос в ее голове. – Тут налицо многоаспектное воздействие. Из кого-то высосали исключительно душу. После чего хозяева тел обратились в примитивных упырей. Их разум заменился простейшим кукольным алгоритмом: увидел, напал, растерзал. Кто-то, действительно, был развоплощен на всех уровнях сразу. Ну а всю их энергию забрал побывавший здесь хмырь.

– Разве так можно? – удивилась колдунья.

– Морена, – ответил ей черный череп, – мои замечания – это лишь констатация факта. Впрочем, было еще одно постороннее вмешательство; здесь некто позже хорошо повеселился с игрушками хмыря. Он пошинковал их, как капусту, с использованием зачарованного серебра и внутренней агрессии скрытого эго.

– Сильный потенциал? – спросила она с любопытством.

– Неопределенный, но явно недостаточный для отнесения его к порождению Изнанки.

– Тогда пустое. Куда делся этот хмырь? Я не могу найти ни начала, ни конца его следов.

– Ответ неизвестен, телепортационное пятно не наблюдается.

– Сдается мне, что, как и предупреждал Триболус, Захрусталье пробудилось, а значит, пришло время пророчеств, слез и крови! Но чую, здесь дело не только в Захрусталье. Опять Драконы мутят воду… Пора и мне сделать ответный ход…

Морена остановилась, начертила в воздухе круг, дождалась, когда портал дорастет до размеров прохода, и шагнула в него. После нее остались лишь талые лужи мутной воды.

На следующий день, ближе к закату, у самой поймы Лучесы пастух догнал своих овец. Отара стояла на месте. Овцы натыкались друг на дружку и жалобно блеяли. Странно. Паренек обошел отару стороной, стараясь не приближаться к грозному муфлону, и взглянул на мель реки. Лучеса разлилась. Над водой клубился туман. Чуть выше по течению вместо привычной мельницы взору предстал обгорелый остов, почерневшая, съежившаяся черемуха, надломанное водяное колесо с разрушенной запрудой.

Пастух задрожал. Так не должно было быть! Он бросился вперед. За его спиной муфлон фыркнул. Овцы с баранами послушно остались: кто пережевывал траву, кто уставился в никудысь. Лишь Чара рванулась было за ним, но не далеко. Она отчаянно завертела головой, потом опустила глаза и вернулась обратно. Предательница!

Пастух как был, так и вбежал в реку, перебрался на другой берег и мокрым понесся вдоль него. Ветви кустов били по лицу, царапали кожу, сбитое дыхание обжигало грудь. Но он ничего не замечал. Добежал и встал истуканом. Разум отказывался верить глазам: бревна от избы мельника валялись так, как если бы ими поиграли в городки. Самого дома не было! От мельницы также мало что осталось. Он еще раз оглянулся. Вокруг ни души, ни животины, ни трупов. Только дым, запах гари, слом и горы щепок от разбитой утвари.

Темнело. Слишком насыщенное бордовым солнце почти скрылось за холмами. Свет медленно отступал перед фиолетом ночной тьмы. Тут до пастуха донесся то ли стон, то ли крик. Он пронзил тишину и шел от ближайшего холма. Паренек встрепенулся и побежал на звук. Когда обогнул холм, о Род изначальный, рядом с кустом черемухи увидел ее . Только… она лежала без движения, словно глубоко уснула. Ее космы рассыпались по земле громадным кленовым листом, на сарафане темнели грязные пятна. Казалось, белесый пар исходил от нее, неторопливо устремляясь вверх.

Над телом девушки склонился незнакомый мужчина в кольчуге из переплетенных крупных колец, с мечом в ножнах и накинутым на правое плечо клетчатым плащом. Что тот делал: трепал ли ее, бил ли, оттащил от двора — стало неважно. Негодяй убил Милаву! Все остальные мысли разом исчезли. Пастух перехватил посох и осторожно подкрался к убивцу. Он ему отомстит! В этот момент юноша почувствовал себя другим: не тем, кто боялся подраться, не тем, кто убегал в долы от обидчиков, а тем, кто способен постоять за себя, за своих, за любимую. Но когда занес палку над головником, то вместо ожидаемого удара сам провалился в забытье.