Дмитрий Павлов - Потеха колдунов: Пробуждение

Из оврага странники выбрались на тропку. Тропка бежала между высокими стволами деревьев, часто ныряла под ветви кустов, периодически приближалась к низменностям с весело журчащими ручьями. К концу первого дня она вывела их к развилке, от которой один путь шел на юг, к суровым великанам-ратоборцам, другой – на восток, вдоль взгорья невысокого горного кряжа к Пустошам. Они направились восточней.

Сменялась верста за верстой, а паренек пытался осознать глубину образовавшейся в нем пустоты. Разрушенная весь и гибель Милавы как будто надорвали в нем внутренние жилы. Если утром голова гудела, то сейчас его чувства заледенели, мысли обрели тягучесть, бесформенность. Ему редко удавалось на чем-то долго сосредоточиться. Он шел ранее хожеными лесами и долами, но не узнавал их. Нет, конечно, все осталось на своем месте: вон гребень горбатого холма, где на вершине угадывался черный от времени дуб, слева тянулся песчаный обрыв, который выводил к озеру с плачущей ивой, а там и до выселка трехпольцев недалеко.

Но при всем при этом мир удручающе изменился. Его больше не заполняло пение звезд, их хоровод укрылся за серыми низкими облаками либо за нависшей над головой Луной. Да и сами облака стали чужими, словно его друг-ветер перестал их погонять. И сам ветер казался просто ветром, звери – безголосыми тварями, птицы – писклявыми невидимками. Слишком серо и мглисто. Слишком большая навязчивая Луна. Чуждый пустой мир без Лохматика и шишиги.

Он будто одновременно ослеп и оглох.

Говорить не хотелось, и потому он безмолвно переставлял ноги. Убивец, злыдень, бесшумно ступал следом без устали и вздохов, словно и не нес на себе железо, а меч не путался под ногами. О чем он думал, пастух не понимал. В разговоре прикрывался каким-то хмырем. Сказал бы правду, мол, Милаву убил и тебя убью. Но нет, всё строил из себя княжича в изгнании.

Пребывая в раздумьях, юноша не сразу услышал окрик:

– Стой. Стой же. Все, дальше ноги ломать не будем, здесь привалимся. Давай-ка не теряйся: набери воду, собери хворост и, смотри мне, без глупостей. От стоянки не удаляться, догонять я умею. Поверь, не стоит меня испытывать.

Лех укутался в темно-зеленый клетчатый плащ, точь-в-точь как у мельника, и начал разбирать сумы, первым делом достав котелок. «Как прикажешь», – невесело подумал парень, взял котелок и отправился выполнять поручение.

Низина, где они остановились, уже набрала темноту. Высокая трава и кусты стояли сплошной стеной, из которой, казалось, вытягивались извилистые щупальца, пугающие своим обманчивым танцем. Редкие крики птиц и жужжание насекомых не могли прорвать завесу окружающей тишины. Тем резче раздался стук топора убивца.

С водой пастух разобрался быстро – рядом обнаружилась небольшая запруда. Осталось набрать хвороста. В какой-то момент, нагибаясь за очередной веткой, он понял, что совсем ничего не видит. Вдруг сумрак развеялся последним лучом солнца, закат осветил вайи папоротника и столбики тростника. Под ногами развернулся изумрудный ковер травы-муравы, наполненный трехгранными плодами-орешками. Посередине поляны на белесых куполах-зонтиках веха, теребя длинные усики, восседал крупный, чуть ли не с палец, сверчок. Терпкий запах растений и трав заметно усилился. В груди у юноши потеплело от мысли, что нашелся способ поквитаться с головником.

Когда он вернулся, огонь был уже разведен. Вокруг играли тени, за которыми все сливалось в черноту. Убивец с каким-то беспокойством посмотрел на него, будто хотел о чем спросить. В одной неопоясанной рубахе лех не выглядел таким уж грозным. Пастух даже сказал бы, что перед ним усталый поселянин, по возрасту могущий быть ему старшим братом. Эта мысль вызвала в нем брезгливость: словно он заглотил скользкого головастика.

– Смотрю, ты муравушки нарвал. Не возражаю. Можно ее в настой к дремухе добавить, хуже не будет, а пользу принесет.

Паренек только этого и ждал. Медленно поднес к котелку ладонь, наполненную пучком пахучей травы, и раскрыл ее. Травинки завертелись в водовороте. Он улыбнулся, потом незаметно вытер с ладони о штаны желтый сок.

Перекусили вяленым мясом, засохшим хлебом и затвердевшим сыром. Через некоторое время лех заговорил:

– Поесть поели, а вот выпить не выпили. Пока настой охлаждается, я, с твоего позволения, приму медовой суры.

Сделав долгий глоток из оплетенной глиняной фляги, он подмигнул своему спутнику и спросил:

– Ты не против, если я первым попробую, запью першение в горле?

«Веселись, веселись, злыдень. Мы тоже кое-что умеем», – подумал пастух, а вслух сказал:

– Нет, конечно, как угодно будет.

– Будет, будет, – передразнил его головник. – Все у нас будет…

Убивец еще продолжал говорить, но пастух его не слушал. Он заторможенно следил за тем, как лех сменил флягу на кружку, как зачерпнул из котелка и как поднес кружку ко рту. Вот сейчас, еще глоток, еще. За все воздастся. Виновник будет наказан. Не мечом, так хитростью, не кулаком, так… Возможно, потому он и проглядел момент, когда что-то стремительно к нему приблизилось, силой раскрыло рот и влило в глотку горячий напиток. От неожиданности паренек заглотил смесь. Обожгло. Он было дернулся, но его не отпустили. Чужие пальцы стальным захватом держали распахнутыми губы и челюсть, и настой продолжал проникать вовнутрь, как бы он его ни выплевывал. Потом его подсекли и бросили на землю. Нога убивца на груди, как пастух ни крутился, не позволила встать. Вскоре у паренька появилась горечь во рту, головная боль и колики в животе. В глазах зарябило.

– Что же ты, бестолочь лаптевая, так к смерти стремишься? – услышал сквозь муть юноша.

Лех схватил его одной рукой за шиворот, быстро вспахал телом жертвы мураву, смел тростник и выволок на берег запруды. Там он бросил беднягу рядом с кромкой водоема, набрал в кружку воды, растворил в ней щепотку соли, перемешанной с черным камнем, все это взболтнул. Дальше убивец заставил парня выпить полученный раствор. Казалось, темнота ему не мешала. Когда пастуха затрясло, лех отвернул его от воды и со всей силы приложил под дых. От удара выпитое пошло наружу, в уголках губ несчастного выступила пена. И только тогда от него отстали. Паренек услышал, как его мучитель направился к костру, бормоча:

– Надо же, в такой глухомани цикутой пытались отравить. Умник, тоже мне.

На пастуха накатило отчаяние. Он не выдержал и горько заплакал. Головник был жив, месть не удалась. Злодей все замечал, предвидел поступки своего проводника, был сильней и быстрей, а бедный юноша не мог даже позвать на помощь местного хозяина: водяной хранил молчание, шишига и луговой попрятались. Да что и говорить, он ничего, кроме писка мошкары, не слышал! Слезы текли и текли по щекам. Он лежал на спине и смотрел в фиолет неба. Звезды с Луной укрылись за тучами. Лежал, пока к нему не пришло понимание: а ведь к нежити можно обратиться напрямую, если знать, где тебя точно услышат! Паренек посмаковал эту мысль и так и эдак, успокоился, приподнялся, омыл лицо и нетвердой походкой двинулся обратно к костру.