Сергей Самаров - След Сокола. Книга третья. Том первый. Новый град великий

Русалко вернулся вскоре вместе с семеркой воев, что была отправлена на лед встречать там боярина Самоху. Трое должны были верхами перехватить возок, если тот прорвется через пешую засаду. Четверо ждали на дороге. Еще когда обсуждали предстоящее дело, Гостомысл высказывал сомнение – слишком уж открытое место – ледяной покров Ильмень-моря. Обзорность хорошая. Осторожный человек всегда будет по сторонам смотреть, а не только вперед. А боярин Самоха, если предательство задумал, о чем говорил и наряд, который он на себя напялил, обязан осторожность соблюдать. Снега в этом году много навалить не успело. Да и сдувается снег со льда ветром. Но опытные вои не сомневались, что смогут в ночи остаться незамеченными. Тем более, ночь выпала безлунная. Да и легкая метель, что временами начиналась, потом прекращалась, потом начиналась снова, должна была бы стать хорошим покрывалом.

Так все и получилось. С собой, чтобы не вмерзнуть в лед, вои взяли шкуры. Две шкуры ведмедя, одну шкуру ошкуя [34] Ошкуй – старославянское название белого медведя. . В них и завернулись в ожидании. Судя по рассказам, ждать пришлось долго. Вои, хотя вместо кольчуг и доспеха одели обычные для горожан теплые меховые одежды, все же замерзнуть успели. Но потом прискакал верховой наблюдатель, что смотрел на верхним окном в торце дома посадника, и вместо слов просто махнул рукой. Стало понятно, что боярин едет. А к его встрече уже было все подготовлено. Один должен был сразу взять под уздцы коня, причем, остановить коня требовалось на бегу, и сделать это требовалось очень быстро. Сразу решили, что просто прыгать, и цепляться за удила – дело опасное и ненадежное. В темноте легко промахнуться, даже обладая необходимой ловкостью. Тогда по человеку сначала «пройдутся» подкованные копыта коня, а потом и полозья саней. Решили просто набросить на голову коня шкуру ведмедя. И, вместе со шкурой, просто обхватить голову. Это коня должно остановить. Если не остановит, остановить должны были трое конников, что дежурили чуть дальше. Вторую шкуру предполагали сразу набросить на боярина, чтобы он ничего больше не видел. Для острастки решено было ударить Самоху и кулаком. Это вызвался сделать немолодой вой, считающий, что его удар кулаком действует не хуже удара мечом или дубиной [35] В восьмом веке меч простого воина представлял собой, по сути дела, металлическую дубину, и имел небольшую заточку только в верхней части лезвия, чтобы разрубать кольчугу. Этим мечом, кстати, невозможно было наносить колющие удары. Меч легко гнулся во время боя, и воин, отступив от сечи в сторону, наступал на него ногой, выпрямляя. Такой эпизод описан в одной из исландских саг. Острыми – и рубящими, и колющими, были только мечи знати, воевод, князей и европейских рыцарей. Для производства такого меча требовалась сталь особого состава, и стоила она немало. И стоимость эта многократно возрастала в готовом изделии – меча. Полностью особняком стояли мечи из булатной стали, попадавшие в Европу из Омейядского (Дамасского) халифата, через занятую халифатом большую часть Испании. Оттуда же, то есть, из халифата, булатные мечи попадали и в Византию, через которую шли и в восточные славянские земли. Впрочем, славяне и восточные, и западные умели изготавливать собственный булат, называемый харлугом. Только технология изготовления харлужных мечей была не такая, как в Дамаске. Слои простой стали прокладывались сталью углеродистой, все это разогревалось, перекручивалось и расковывалось. Так получалась харлужная заготовка, из которой и делался меч. .

Все прошло, как и предполагали. Конь, «ослепнув» под шкурой, накрывшей ему голову, попытался на дыбы подняться, чуть сани не опрокинул, но его уже ухватили за повод, и заставили встать. Хорошо, что бежал он не сильно быстро. Удалось без труда остановить. Вторая шкура ведмедя должна была возницу накрыть, но когда конь останавливался, возницу сильно шатнуло вперед, и шкура над его головой дальше пролетела. Но вот кулак пролетел не далеко, и угодил в голову точно. Возница с облучка свалился в снег. Нападавшие знали, что в возке нет никого, а боярин сам не место возницы уселся. На него навалилось сразу трое, ткнули носом в снег, и руки за спину скрутили. А потом начался правеж [36] Изначально слово «правеж» восходило к понятию «приведения к правде», то есть, к допросу, и только позже обрело облик наказания, которое должно исправить, но не убить. Этим правеж отличался от казни. , на котором боярин все рассказал…

– А сам боярин, стало быть, дома сидит? Или спать спокойно лег? – выслушав посланных на лед людей, спросил Гостомысл, рассматривая горку золотых монет, высыпанных на столешницу из кожаного мешочка.

– Едва ли он уснет теперь скоро, – предположил сотник Русалко. – И опасаться будет за то, что поведал «князю Буривою», и из-за денег расстроится. Он своей жадностью давно славится. Да и гонца зачем-то в Перынь послал…

– А ну, Русалко, возьми людей, и приведи этого боярина Самоху сюда, к нам. Мы с княжичем поговорим с ним глаза в глаза, – распорядился Бравлин, вытащил из-за голенища витую плетку-трехвостку, и постукивая ею по ладони, словно Самохе угрожая еще до того, как боярина привели. Гостомысл видел такие плетки у конников франков, но ни разу не видел, чтобы Бравлин подгонял коня плеткой. У Славян было не принято плеткой пользоваться.

– Подожди, не торопись, – не согласился Гостомысл, о чем-то напряженно думая, и брови при этом хмуря. – Русалко, возьми людей, и ждите приказания в нижних сенях. Мы пока с князем Бравлином обдумаем ситуацию.

Бравлин брови поднял, не понимая, что здесь следует обдумывать, когда необходимо быстро действовать. Но вслух возражать не стал.

Русалко вышел, и вывел всех семерых воев. Когда их шаги стихли внизу, на лестнице, Годослав поднялся, и прошелся к печи, потрогал рукой горячие изразцы с каким-то сложным орнаментом, потом на свое место на скамье сел. На Бравлина почему-то не смотрел. Тем не менее, спросил именно его:

– Что скажешь, княже? Как мы себя в таком положении вести должны?

– Просто. На дыбу предателя, и пусть все нам самим расскажет.

– А что нам это даст? Он нового, кроме того, что «моему отцу» рассказал, ничего не скажет, даже если мы под ним костер разведем. Он уже все сказал, хотя и не знает, кому говорил.

– Но меры какие-то принимать следует? Не войной же на Русу идти…

– А следует ли их принимать открыто? – спросил Гостомысл, в отличии от своего отца, всегда продумывающий свои шаги и действия.

– Не понимаю я тебя, княжич, – откровенно покачал головой князь Бравлин.

– Ты понимашь княже, чего они хотят добиться?

– Русы?