Томас Баррон - Потерянные годы

Сокол издал пронзительный крик боли, но не сдавался. Первая крыса, с расцарапанной мордой, выпустила птицу и обежала ее, чтобы впиться в другое крыло. Раненое крыло безжизненно повисло — теперь оно было бесполезно; кроме того, сокол лишился одного когтя. Первая крыса, предчувствуя близкую победу, стряхнула застрявшие в зубах перья и приготовилась прыгнуть на ослабевшего противника.

В этот момент я подбежал к дерущимся и поддал крысу ногой с такой силой, что она отлетела в кусты. Вторая мерзкая тварь прекратила терзать сокола и уставилась на меня злобными, налитыми кровью глазками. Могучим движением крыса отшвырнула сокола в траву, и тот остался лежать неподвижно; видимо, он ослабел настолько, что не мог даже пошевелиться.

Крыса издала тонкое шипение. Я шагнул ближе и поднял руку в угрожающем жесте. Крыса, по-видимому, утомленная битвой, решила не вступать в новую драку, развернулась и скользнула прочь в высокую траву.

Я наклонился, чтобы осмотреть сокола. Несмотря на то, что его глаза — две черные точки, обведенные желтым — уже закрывались, он пристально уставился на меня. Когда я протянул к птице руку, она зашипела и ударом лапы оцарапала мне запястье.

— Что же ты делаешь, глупый? — вскрикнул я, облизывая кровь. — Я хочу тебе помочь, я не причиню тебе вреда.

И снова я потянулся к павшему воину. И снова птица просвистела что-то и попыталась меня царапнуть.

— С меня хватит! — сказал я и, раздраженно тряхнув головой, поднялся, чтобы идти дальше.

Уходя, я в последний раз оглянулся на сокола. Глаза его, наконец, закрылись. Тело сотрясала мелкая дрожь.

Я сделал глубокий вдох и вернулся к несчастному. Я осторожно поднял птицу, стараясь избегать когтей на случай, если она вновь придет в себя. Держа в руках теплое, пушистое тельце, я поразился тому, что такое мягкое на ощупь существо может быть таким воинственным. Я погладил поврежденное крыло и понял, что, несмотря на серьезные раны, кости остались целы. Я снял с плеча мешочек, подаренный Бранвен, вытащил щепотку целебных трав, разбавил порошок несколькими каплями воды из ручья. Краем туники я кое-как очистил ранки, нанесенные зубами крысы. Крыса оставила несколько глубоких укусов, особенно у верхнего края крыла. Я осторожно наложил на раны свою мазь.

Тело сокола напряглось, и он открыл глаза, но на этот раз не стал отбиваться. По-видимому, он был настолько слаб, что даже не мог свистеть, и ему оставалось только настороженно наблюдать за мной.

Когда я закончил с ранами, то снова взял маленькую птицу на руки, размышляя о том, что с ней делать дальше. Оставить на берегу ручья? Нет, крысы наверняка вернутся и закончат свою работу. Взять с собой? Тоже исключено — мне не нужна обуза, и к тому же такая строптивая.

Я заметил на краю чащи дуб с раскидистыми ветвями, и в голову мне пришла новая мысль. Положив птицу на землю, я нарвал травы и соорудил из нее нечто вроде примитивного гнезда. Затем взял под мышку сокола и гнездо и забрался на одну из нижних веток, густо поросших мхом. Я устроил гнездо около ствола и положил в него беспомощную птицу.

На миг я встретил вызывающий взгляд глаз, обведенных тонкими желтыми веками. Затем слез на землю и углубился в лес.

Пока я пробирался среди похожих на колонны стволов, под балдахином из переплетенных ветвей, возникшее у меня странное ощущение постепенно усиливалось.

Дело было не в том, что мое «второе зрение» ослабло, хотя под сводами леса действительно царил полумрак, и лишь изредка солнечные лучи достигали подножия деревьев. Дело было не в запахе смолы и древесного сока, таком сильном, какого мне не доводилось чувствовать прежде; хотя запах этот напомнил мне тот день, когда я наблюдал за грозой в объятиях гигантской сосны у подножия Ир Видва. И не в звуках, доносившихся со всех сторон — шорохе листьев на ветру, скрипе ветвей, шуршании хвои под ногами.

Нет, странное ощущение было вызвано чем-то иным. А возможно, его порождали одновременно и запахи, и звуки, и вид сумеречного леса. Мне мерещилось, будто что-то или кто-то в этом лесу знает, что я пришел. Что кто-то наблюдает за мной. Мне казалось, что шепот, подобный тому, который я слышал из раковины, теперь издает сам лес. Я заметил какую-то сучковатую палку, длиной почти с меня самого — палка была прислонена к стволу древнего кедра. Я подумал, что добрый посох может помочь мне пробраться через плохо освещенный лес, и протянул руку. Пальцы мои уже были готовы сомкнуться вокруг палки в том месте, где торчали несколько мелких веточек, но я охнул и отшатнулся.

Палка ожила! В верхней и нижней частях ее выступили еще палочки и начали быстро шевелиться, подобно маленьким ножкам. Узловатый «посох» согнулся, сполз вниз по чешуйчатому стволу, на корни, затем устремился к зарослям папоротника. Через несколько секунд существо в виде палки исчезло из виду. И вместе с ним исчезло мое желание найти себе посох.

Я ощутил знакомое побуждение. Нужно залезть на дерево! Может быть, не на самую верхушку, но достаточно высоко, чтобы осмотреть верхнюю часть крон. Я выбрал высокую липу с тонким стволом; ее листья-сердечки трепетали на ветру, отчего крона напоминала поверхность ручья, подернутого рябью. Я полез наверх. Оказалось, что по дереву очень легко взбираться, я нашел много веток, за которые можно было ухватиться, и поднимался довольно быстро.

Оказавшись на высоте, в пять раз превышавшей мой рост, я обнаружил, что пейзаж сильно изменился. Сквозь путаницу ветвей просачивалось гораздо больше света, и я стал лучше «видеть». Сквозь дрожащие листья липы я различил у себя над головой круглый зеленый комок мха, но, вспомнив происшествие с палкой, решил его не трогать. Среди ветвей промелькнули две бабочки, оранжевые с синим. Паук спустился откуда-то сверху на свою паутину, усыпанную жемчужными каплями росы. Громко трещали белки с огромными глазами. Птица с золотым оперением перепрыгивала с ветки на ветку. Но одно оставалось неизменным и в кроне дерева: странный шепот не прекращался.

Повернувшись в ту сторону, откуда я пришел, я смог рассмотреть зеленое поле, на котором произошла битва сокола с крысами. За полем я заметил сверкающую ленту широкой реки, которая струилась по направлению к стене тумана — то есть к морю. К моему изумлению, внезапно над порогами поднялась высокая волна, похожая на гигантскую руку. Сначала я решил, что мне это мерещится. При виде возникшей из реки огромной водяной кисти, с пальцев которой струилась вода, я испытал одновременно любопытство и страх. Рука опустилась вниз, раздался плеск, и видение исчезло.

Затем откуда-то сверху, с верхушки липы, сорвалась большая ветка с множеством листьев. Однако она не полетела прямо вниз, а устремилась в сторону и оказалась в кроне соседнего дерева. То дерево таинственным образом поймало ветку, прочные сучья приняли ее в свои объятия, затем снова швырнули прочь. Еще одна ветвь поймала ее, согнулась под ее тяжестью, отбросила в сторону. Так пушистая ветка неслась к земле, пролетая от одного дерева к другому, вращаясь, словно танцор. Казалось, будто могучие деревья играли друг с другом в мяч, как мальчишки играют мотком бечевки.