Энтони Варенберг - Рыжая Соня и Врата Немедии

Я выходил на арену бельверусской Килвы и каждый раз был уверен, что меня убьют. Перед боем я всегда испытывал страшную тревогу, но стоило мне увидеть своего противника, как страх и неуверенность сменялись азартом сражения, я просто обязан был победить, и обычно так и происходило. Мне нравилось сражаться!

Нравилось, как восторженно ревет толпа, приветствуя мои победы, какими влюбленными глазами на меня смотрят женщины — о, можешь поверить, у меня было очень много женщин!

— А как же вечная любовь? — осведомилась Соня.

— За шесть лет, которые я прожил в Бельверусе, от многих моих иллюзий и следа не осталось, — махнул рукой ее собеседник. — Конечно, мне приходилось много тренироваться, бои отнимали много времени и сил… и все равно я изыскивал возможность приходить в Килву и тогда, когда там происходили драматические представления. Просто стоял, жадно смотрел и слушал, запоминал все монологи… Пробирался я и на репетиции. Тогда среди актеров особенно блистал один человек, его звали Иалон.

Как он играл! Я верил каждому его слову. Высокий, стройный, такой утонченный красавец Иалон, любимец публики… однажды он заметил меня.

«Что ты здесь делаешь?» — вопросил он изумленно, потому что дело происходило днем, зрителей не было, и труппа просто отрабатывала какую-то сцену.

«Я хочу играть, как ты», — признался я, глаз не смея поднять на своего кумира, а тот зло рассмеялся и закричал: «Посмотрите, безмозглый гладиатор, бездушная тупая гора мяса, смеет заявлять, будто что-то смыслит в высоком искусстве драмы! Да как ты смеешь, тварь?! Твое дело махать мечом, ты всего лишь животное, не способное связать и двух слов, то же самое, что любой из быков, с которыми сражаются такие же, как ты, паршивые идиоты!»

Остальные его товарищи подобострастно хихикали, издеваясь надо мной: ведь Иалон был фаворитом самого короля, и никто не смел ему перечить. Я не знал, куда деваться от стыда и незаслуженной обиды.

«Убирайся, — продолжал Иалон, — чтоб я тебя здесь не видел! Пошел вон!»

Когда я, не помня себя, выбежал прочь из Килвы, мне казалось, что я не переживу такого унижения. Я шел по улице Бельверуса, сам не ведая, куда и зачем, и тут встретил того самого парня из Бритунии, с которым мы когда-то дружили.

«О, Эльбер, — воскликнул он, — вот неожиданность! Я думал, тебя и в живых-то нет. Что-то ты совсем нас забыл».

От него я узнал, что Арьяла вышла замуж за другого, моя собака сдохла, а отец считает, что я навек опозорил его, став неизвестно кем в чужой стране…

Все это было ужасно. Расставшись со своим бывшим товарищем, я вернулся домой, взял свой меч и хотел покончить с собой. Весь мир против меня, думал я, я предал всех, кто меня любил, гоняясь за миражом, Иалон надо мной жестоко посмеялся… зачем мне жить? Я был совершенно один и уверен, что меня никто не видит и не слышит.

И я стал произносить монолог героя оной драмы, которого обычно играл Иалон, несчастного Дильмуна, воина, проигравшего сражение, захваченного в плен и погибшего, восстав против своих мучителей.

— Я знаю сказание о Дильмуне, — кивнула Соня.

— А я сотни раз слышал этот монолог.

«О великие боги, лучше я поднимусь в полный рост и приму достойную смерть, нежели стану влачить жалкое существование коленопреклоненного раба! Падите на меня, горы и молнии небесные, сожгите меня, рожденного для славы и познавшего страшный позор…»

Я закончил и хотел уже снова взяться за меч, но тут вдруг кто-то крикнул: «Браво, Эльбер!»

Это было так неожиданно! Я поднял глаза и на одной из трибун увидел девушку. Она стояла, прижав руки к груди… она знала мое имя, а я мог поклясться, что впервые в жизни вижу ее.

Девушка спустилась с трибуны, подошла ко мне и попросила: «Пожалуйста, прочитай еще что-нибудь». — «Неужели тебе понравилось? — не поверил я. — Ведь я всего лишь безмозглый гладиатор…» — «Нет, Эльбер, нет, — возразила она, — ты станешь великим актером, клянусь тебе!»

Я продолжил чтение… для нее одной, а она смотрела на меня и слушала, боясь вздохнуть. Одета она была совсем просто и даже бедно, но я не мог отвести глаз от ее прелестного нежного лица. Девушка оказалась сиротой, дочерью одного из убитых гладиаторов, которой из милости позволили служить в Килве, чистить наше оружие после боя и убирать трибуны. Ее звали Глария, и она была первым человеком, который поверил в меня.

«Не сдавайся, Эльбер, — твердила она, — у тебя все получится! Я помогу тебе!»

Я сомневался в том, что бедная девушка на самом деле может быть мне как-то полезной, однако под внешностью неземного хрупкого создания скрывался острый ум и потрясающая отвага.

Как-то раз, когда король намеревался почтить Килву своим присутствием, чтобы посмотреть на игру Иалона, Глария перед представлением подменила тому кубок с вином на совсем другой напиток, усыпивший его. Заменить Иалона никто не осмеливался, опасаясь недовольства короля, и тогда вызвался я.

«Ты что, самоубийца? — поразился один из актеров. — Ты же никогда не играл! Не делай этого: погубишь не только себя, но и всю труппу!» — «Как хотите, — я изо всех сил делал вид, что мне, в общем-то, все равно. — Можете сегодня попросту отменить представление. Правда, не думаю, что королю это понравится больше».

Трибуны, как всегда, были полны народа. Когда я надевал на себя одежду и маску, в которых Иалон обычно играл Дильмуна, у меня все внутри тряслось от возбуждения и страха. Но стоило мне предстать перед публикой, страх исчез точно так же, как бывало во время боя.

Я больше не был самим собой, став Дильмуном, и на три часа забыл обо всем на свете, кроме его подвигов и страданий…

Когда я произнес последние слова, обращаясь к возлюбленной своего героя перед его смертью, Килва безмолвствовала.

Тишина была просто звенящей. Я лежал на песке и с ужасом думал, что это означает полный провал.

Но тут рев трибун, вставших, как один человек, оглушил всех, присутствующих на сцене. Люди бесновались, рыдали, кричали, тянули к нам руки… Не помню, как я встал и снял маску.

Король был потрясен, увидев, что перед ним — вовсе не Иалон. Он долго смотрел мне в лицо, а потом резко развернулся и покинул Килву.

Целый день после этого я не знал, что и думать, а потом король призвал меня к себе. Я никогда не бывал ни в одном дворце, и, когда шел туда, чувствовал себя так, словно это — мой последний путь.

«Я доволен тобой, гладиатор, — сказал мне правитель, — и хочу видеть тебя как можно чаще. Ты поступил дерзко и безрассудно, но я ценю в своих подданных мужество столь же, как и верность, и умею щедро вознаграждать истинный талант».

Все это было похоже на сказку, на чудесный сон, я не верил своим ушам, но с тех пор мне действительно позволили играть столь же часто, как это делал Иалон. Правда, в отличие от него, ничем более не занимавшимся, я по-прежнему продолжал участвовать в гладиаторских боях.