Энтони Варенберг - Рыжая Соня и Врата Немедии

Поэтому Осеннюю Луну так вывела из себя грубая ошибка рыжей, преступная беспечность, которая все испортила: вот и пришлось жестоко проучить их обоих, заставив испугаться по-настоящему. Конечно, потом он дал рыжей противоядие, но Таймацу прекрасно знал, что женщина была на волосок от смерти.

Она еще и теперь выглядела неважно. И все же ему трудно было перестать смотреть на нее. Осенняя Луна не находил красивыми женщин, рожденных в любом другом месте, кроме Радужных Островов, и до сих пор ни одна из них не могла заставить его сердце биться сильнее и чаще. Но в этой было нечто такое, что восхищало и притягивало Таймацу. Может, то, что она была Призраком, как и он сам, только на хайборийский, западный лад…

Как дни шли за днями, а ничего не происходило. Эльбер заново пытался привыкнуть к миру, который покинул почти семь зим назад, и Соня не торопила его, понимая, что ее другу приходится нелегко. Иногда они вместе выходили в город, и все маршруты, которые выбирал бритунец, неизменно приводили к стенам Килвы.

Там он мог бродить часами, как бы невзначай прикасаясь пальцами к камням, в задумчивости или же в смятении, которое, впрочем, тщательно скрывал. Однако на предложение девушки войти внутрь и посмотреть бои Эльбер отвечал отказом. То же касалось и драматических представлений.

— Я пока не могу себя пересилить, — откровенно признался он. — Я чувствую себя так, словно в самом деле умер, а теперь живу снова — и это необыкновенное странно. Все осталось прежним, знакомым, а я изменился, и поэтому окружающее кажется совсем другим.

— Ты смотришь на Бельверус глазами Муонга из племени Детей Змеи, — кивнула Соня.

— Не знаю, вомне как бы существуют два разных человека, и мне не определить, кто из них настоящий я…

Правда, Эльбер и Муонг во многом были не схожи. Девушка знала, что один из них — аскет, способный питаться тем, что посылают боги леса, и возносить им хвалу за это, спать на голом бамбуке, мокнуть под бесконечными дождями, ходить обнаженным и ни на что не роптать.

Второй, напротив, был отменным сибаритом, гурманом и неженкой, предпочитавшим изысканную пищу, мягкую постель и бесконечное времяпрепровождение в термах, желательно имея при себе один-два кувшина вина из наилучших сортов винограда; этот второй тщательно следил за собою, был взыскателен в выборе одежд, точно женщина, и ежедневно ухаживал за своими ногтями, как если бы это было делом чрезвычайной важности.

Существовал и третий лик бритунца — он совершенно преображался, когда дело касалось тренировок с Таймацу, в которых Соня находила удовольствие, а он — нет. Девушка не помнила, чтобы в лесах ее друг проявлял излишнюю агрессивность. Он жил там как хищник, который охотится ради еды, и ему в голову не приходит испытывать ненависть к жертве.

Муонг бывал вспыльчив, но Соня не могла бы назвать его злым человеком. А тут… тут его глаза делались ледяными, взгляд останавливался, губы растягивались в предостерегающем оскале, из глотки вырывалось хриплое рычание, и Эльбер бросался на маленького островитянина с таким видом, словно готов был разорвать его в клочья.

Впрочем, самому Таймацу ни малейшая опасность не угрожала, он в любом случае остался бы невредим, ибо значительно превосходил как бритунца, так и Соню во всех боевых навыках.

Он лишь указывал на их ошибки при помощи короткой палки, оставлявшей чувствительные отметины на теле, если Осенняя Луна был недоволен тем или иным движением.

Девушку это тоже злило и раздражало, ее достоинство бывало крайне уязвлено, когда вместо объяснений в случае неудачи она получала болезненный удар по ноге или руке, а Эльбер так вообще приходил в бешенство, и это ему только вредило.

Лежа с ним в постели, Соня забавлялась, пересчитывая отметины, появившиеся за последний день.

— У тебя больше, — сообщала она не без торжества. — Так что я сегодня выступила достойнее.

— Неправда, — взвивался бритунец, — ты неправильно считаешь, Таймацу задел меня всего дважды, а не пять раз, как ты говоришь! Это прошлые следы.

— Ладно, пусть будет по-твоему, — снисходительно улыбалась девушка. — А то когда ты так злишься, то похож на ребенка.

— Я вообще иногда бываю сам не свой, — однажды сообщил ей Эльбер. — Это мое несчастье. Я способен совершенно утратить контроль над собой. Первый раз это проявилось, когда я еще жил в Бритунии. Мне было лет шестнадцать, я ехал на лошади, и тут мне наперерез выскочил другой всадник. Мой конь испугался, встал на дыбы и едва меня не сбросил. Я догнал обидчика, стащил его с седла и жестоко избил — в двух местах сломал челюсть, странно, что вообще не прикончил. А он, если разобраться, был не так уж и виноват, просто проявил неосторожность. Отец тогда был невероятно огорчен и сказал, что я поступил недостойно. Потом со мной еще несколько раз случалось подобное.

— Я всегда знала, что ты вспыльчив и нетерпелив.

— Да. Меня охватывают настоящие приступы ярости, и тогда я могу совершать недопустимые вещи. Я, правда, стараюсь держать себя в руках, дабы такое случалось как можно реже. В Дарфаре почему-то я был куда более спокоен и думал, что совершенно избавился от этой своей странности. Но стоило мне вернуться — и все началось сначала.

— Ты тоскуешь по Мбонго?

— Ужасно, нестерпимо, — признался Эльбер. — И все же знаю — мое место скорее здесь, чем в лесах. Я куда сильнее тоскую по возможности выступать перед публикой, Бара. Играть, танцевать, петь для кого-то. Я чувствую, что не до конца вернулся. Я не в Килве, хотя совсем рядом с нею, рукой подать!

— Можешь играть для меня, — великодушно предложила Соня, — если хочешь. Конечно, я не заменю тебе переполненных твоими поклонниками трибун, но за неимение лучшего…

— Ты же говорила, что не любишь драму, — усомнился бритунец, — что, если тебе станет скучно?

— А ты не затягивай слишком сильно. Десять часов я, само собой, не выдержу, но если один-два, почему бы и нет?.. Давай, прочитай что-нибудь.

— О, Бара, — Эльбер только вздохнул, с надеждой глядя на подругу, — ты позволишь? Тогда послушай, я сочинил это для Гларии и о ней — что-то вроде монолога художника, который рисует портрет женщины.