Наталья Резанова - Криптия [litres]

– Ясно, – безразлично сказала она.

– В долине комес собирался переговариваться с имперским посланником. – Келлах рассуждал сам с собой. – Да еще степняки туда подтягиваются. Ты хоть разглядела, чьи они – Рисэя, Хафры или Мадары?

– Нет, далеко было.

– Наши разведчики говорили, люди Рисэя после поражения рассыпались. Но с тех пор месяцы миновали. К тому же если Хафра против брата пошел, он мог на старую вражду плюнуть и объединиться с Похитителями. А с другой стороны, невыгодно Хафре сейчас в пустоши уходить, эдак Мадара все племена под свою руку возьмет. Сам Привратник не разберет, что будет. Комесу надобно решать – или всем нам в единый кулак собираться и дать бой, или уходить. Потому что правда ведь – если Хафра соберет орду, пусть и не такую, как у Бото или Тогона, комитам против нее не выстоять.

– На крайний случай у вас есть я.

Голос проклятой твари был холоден, глаза в темноте светились зеленым, как гнилушки над болотом, а может, это Келлаху после выпитого так казалось.

– Издеваешься? Ну конечно, тебе без разницы, будет война, нет ли, и сколько людей погибнет. Тебе без разницы, что михальцы, что степняки, что комиты, что землепашцы…

Он понимал, что этим ее не смутить. И не смутил, конечно.

– Отчего же, я очень хорошо помню, кто такие комиты. Или «красные куртки», или как вас еще на пограничных землях называют. Много лет такие, как они, убивали таких, как я – в лесах, в горах, на побережье. Иногда в бою, иногда, если удавалось взять живьем, сжигали заживо. А потом появился какой-то колдун и растолковал какому-то комесу, что убивать – не-це-ле-со-об-раз-но. Лучше заставить служить. Он мог, большие силы были подвластны ему. Вот я и служу верой и правдой – сначала тому комесу, потом его преемникам. И вот что я тебе скажу, Келлах Киан, – убивать было честнее.

Говорят, что весной и летом эти скудные края прекрасны. Что с приходом тепла земля покрывается настоящим ковром из трав и цветов: анемонов, гиацинтов, ирисов, лютиков, незабудок. Те цветы, что у имперских ценителей изящного считаются верхом изысканности, здесь растут на дикой воле, занимая пространство до самого горизонта. Степь становится то золотистой, то белой, то голубой, то лиловой. Даже скучные вереск и шалфей преображаются в пору цветения. Но сейчас – поздняя осень, и все кругом бурое и тусклое, глазу отдохнуть не на чем.

Однако тот, кто видел иные страны, иные горизонты, вряд ли прельстится даже цветущей степью. И вовсе не о сравнении этой оставленной богами местности с роскошью столицы идет речь. Достаточно вспомнить южные провинции, где море летом синее и ласковое, а в пору гроз приобретает благородный винный оттенок, где оливковые рощи окружают старинные города, построенные, когда династия Рароу была молодой, и, возможно, боги и демоны бродили по мощенным мрамором тропинкам в тени пиний, где нынче философы неспешно беседуют со своими учениками… и вот под такими пиниями ты схватываешься с расфранченным хлыщом, приехавшим приобщиться к мудрости прославленной академии. Философу не пристало терять над собою власть из-за любовной интрижки, еще меньше пристало обнажать из-за нее клинок, но терпеть наглость этого столичного ублюдка невыносимо. А потом выясняется, что болтовня ублюдка об его родстве с императорским домом не была враньем. А за пролитие драгоценной крови полагается казнь, как за государственную измену, и она постигла бы тебя, если б не оказалось, что одаренного студента академии уже давно выпасало местное отделение службы спокойствия. И ради спасения своей жизни тебе нужно отринуть прошлое и даже собственное имя. И ты без колебаний принимаешь это предложение, потому что тебе предлагают то, что вовсе не противоречит твоим убеждениям. После академии ты собирался служить империи и укреплению ее пошатнувшейся власти – и ты будешь делать это, пусть и на другом поприще.

С тех пор он сменил несколько имен и доказал свою полезность. Его наставники знали, что взгляды бывшего слушателя академии несколько отличаются от общепринятых, в частности, в том, что касается чародейства, но смотрели на это сквозь пальцы, пока его работа была плодотворной. И неважно, что здешняя природа не вызывает у него никаких добрых чувств. Зато вдали от столицы он может использовать чародейские умения доктора Керавна к выгоде своей миссии.

Агент в Димне не занимался выявлением скрытых чародеев. Это не дело службы спокойствия. Он доносил о замыслах консула Монграны. И то, что Борс Монграна в своих сепаратистских планах решил прибегнуть к чародейству, скорее успокаивало нынешнего архипрефекта. Империя сейчас не в том состоянии, чтобы подавлять вооруженное восстание в Димне. А там имеется довольно сильное ополчение. Не говоря уж об укреплениях, которые горожане заново возвели, восстановив город. Пока Монграна мается дурью, можно сосредоточиться на решении насущных задач. Пусть Монграна снаряжает свою некромантскую экспедицию. Сам соберет доказательства для собственного ареста, но заниматься этим будет уже другая служба.

И только одному агенту, направленному для решения задачи, которую архипрефект счел более важной, пришло в голову, что замыслы Монграны можно использовать для других целей.

Его собеседника здешняя природа волновала только с одной точки зрения – пригодности для боя и возможности ухода от погони. Гернийцы как воины заработали себе имя в первую очередь на море, но считать, будто на суше они драться не умеют – крайне односторонняя точка зрения, и немало народу она сгубила. Верхом сражаться не любят, это да. Но пеший герниец с мечом или топором в руках – опасный противник для всадника. И конного степняка способен разрубить до седла. Во всяком случае, так утверждают сами гернийцы. Хотя, глядя на Ротари, в этом трудно было усомниться. И каурого конька, на котором он приехал к стоянке имперцев, герниец явно не купил.

Но драконарий Максен Гупта привык сомневаться во всем. Даже в мудрости своих наставников и начальников. А уж в бахвальстве северян – и подавно.

– И твои храбрецы до сих пор не сумели справиться со стариком, у которого только один охранник. – Мальчишку Гупта не принимал во внимание, во время перехода он убедился, что толку от докторского ученика никакого.

– Если найдут, то скрутят. Но те, видать, далеко в степь удрали…

– А твои люди этих краев не знают.

– Твои тоже. И ведь именно вы их упустили. Из-за того, что дождь пошел, тьфу! – На физиономии Ротари глубокое презрение.

– Ледяной. И был ураган.

– Старикашка-то не больно испугался урагана, верно? А такие дожди нам в море не преграда ни разу.

– Здесь ты не в море. И пользы, как я погляжу, от тебя никакой, только и можешь, что похваляться.