Лорд Дансейни - Рассказы сновидца

Будучи уверенным в том, что тайна задуманного им убийства не может быть раскрыта, он понимал, что все будет загублено, если она будет вычислена каким-то детективом, и по этой причине намеревался сделать героем убийцу. Тогда это будет гангстерской историей, сказал я ему, и решил его отговорить, и он сказал, что последует моим рекомендациям. Но на самом деле люди не принимают чужие советы во внимание. Прошло несколько дней, и мы вновь увиделись, и я спросил его, как продвигается его детективная история, и он сказал, что пока еще не приступал. Я тогда еще об этом не беспокоился, не видя причин, по которым ему надо было бы поспешить, и прошло еще несколько недель, прежде чем мы увиделись опять. На этот раз я подумал, что он уже изрядно продвинулся со своим романом, ибо он был им так поглощен, помимо того, что он остро нуждался в деньгах, как и большинство людей в наши тяжелые времена, а особенно — канцлер казначейства. Но нет, Татер еще не приступил. Почему, спросил я. Он пытался уйти от ответа. Я вновь увидел его, через несколько дней, и опять спросил. Ибо я был озадачен. Он казался мне человеком, напавшим на золотую жилу, которую может без труда разработать. «Почему вы не приступили?» — спросил я Татера. И тут он пробормотал слова, думается мне, содержащие ключ ко всей этой истории. «Идея слишком хороша, чтобы потратить ее впустую», — сказал он.

— Я спросил его, что он имеет в виду, и получил массу разных объяснений, слишком много объяснений, и все они не стоили выеденного яйца. По сути, он пытался заболтать меня. И чем больше он доказывал, что ничего особенно не имел в виду, тем больше я понимал, что он как раз что-то имел в виду.

— Не хотите ли вы сказать, что… — начал я.

— Как раз хочу, — сказал он. — Он собирался использовать идею. Он собирался воплотить эту идею на практике. Не сразу. Я это выяснил. И не против конкретного человека, потому что злобы в нем не было. Но он не хотел пустить на ветер эту идею, идею нераскрываемого убийства, в чем бы она ни заключалась. Он собирался попридержать ее. Поэтому пока ею не воспользовался. И у меня было такое ощущение, что в один прекрасный день он ее воплотит. Вот почему я говорю — надо держать его подальше от политики. Есть масса вещей, которые вдохновляют людей, но они не все равновелики, разный в них соблазн. А вы посмотрите на преступления, которые совершаются во многих странах во имя политики. Наибольшее количество, и наихудших. Так что держите его подальше, если у вас получится, иначе, я уверен, он воплотит свою идею. Не знаю, раскрываемое ли это преступление или нераскрываемое, так как не знаю, что конкретно задумано, но я убежден, что это нечто крайне изощренное. И в любом случае он убежден, что раскрыть его преступление нельзя, а это означает, что он чувствует себя в полной безопасности и, будучи хорошо подготовленным, однажды он его совершит. Делайте все, что в ваших силах.

— Обещаю, — сказал я. — А у вас есть хоть какое-нибудь представление о том, какого рода убийство, вы полагаете, он собирается совершить?

— Ни малейшего, — ответил Индрам. — Хотя, есть у меня одна догадка. Я пытался из него это вытянуть, когда сказал ему, — и возможно, так оно и есть, — что не существует убийств, которые нельзя раскрыть, хоть многие убийства и не раскрыты. Я сказал ему, что многие убийцы считали себя в неприкосновенности, но в итоге были повешены, и что его идея может быть столь же провальной. А он ответил: «Многое можно совершить при помощи мертвых гусениц».

И все. Это не подсказало мне, в чем суть его идеи, но, мне кажется, речь идет о некоем изощренном яде, вероятно, занесенном в какую-либо пустяковую ранку, может быть, просто царапинку. Так что держите его подальше от политики, если вам удастся. Не знаю, имеете ли вы на него какое-либо влияние.

— Крайне незначительное, — сказал я. — Но послушайте. Может, найдем издателя, который предложит ему приличную сумму за роман. Это вернет его к мысли о детективе и о более разумном использовании его чертовой идеи. Нам надо вместе с остальными скинуться и поддержать издателя, если все так серьезно.

— Нет, — сказал он. — Если уж человек одержим идеей сделать что-либо в реальной жизни, вам никогда не заставить его переключиться просто на сочинительство. Нет, жизнь — это да! С таким же успехом можно предложить тигру попить молочка, чтобы он не жаждал крови. Сделайте все, что в ваших силах.

Вот такой разговор произошел у нас с Индрамом. Я отправился прямо к Татеру и застал его дома. Я попросил его отказаться от идеи стать политиком. Видите ли, не с каждым такое пройдет. Это слишком фамильярно, вас и слушать не станут. Так что мне пришлось подкрепить свое заявление аргументами посильнее, и когда он возразил мне, что не мое это дело, я сказал: «Тогда прекратите ваши игры с гусеницами».

Ну, конечно, это было для него ударом в солнечное сплетение. И имело такой же эффект. Он умолк, побледнел и понял, что я говорил с Индрамом. Я бы и не смог на него повлиять, если бы не эта беседа. Мне необходимо было показать ему, что за моими словами что-то стоит. Мне нужно было напугать этого человека, вот в чем дело. Теперь я об этом сожалею, и буду сожалеть всю жизнь.

Дело в том, что Татер намеревался выступать в качестве независимого члена парламента против либеральной партии. Я оставил его дрожащим от ярости ко мне, казалось мне в то время. А когда я решил, что бесполезно пытаться переубедить его, я отправился на Хай-стрит, встретился с представителем либеральной партии и постарался предупредить его о возможном насилии, хотя немногое мог ему пояснить аргументированно. Но он оказался человеком понимающим, выслушал мое предупреждение и сказал, что примет необходимые меры предосторожности. Мне не было дела до политики — что Татера, что других людей, но я не мог допустить убийства, если существовала возможность его предотвратить. И после моего нелицеприятного разговора с Татером у меня не осталось сомнений, что Индрам был прав и что, когда страсти накалятся и появится возможность, этот человек не остановится перед использованием того, что он полагал невидимым орудием. Я потратил много времени на Хай-стрит. Но он не стал убивать своего оппонента. Он убил беднягу Индрама. Я в этом абсолютно уверен. И никто не убедит меня, что его убил кто-либо другой. Последний раз Индрама видели живым на платформе Чаринг-Кросса. Он шел сквозь толпу к турникетам, когда его толкнули. Он не пробыл на платформе и пяти минут. И рухнул замертво. Врач констатировал остановку сердца. Но я не согласен с тем, что в этом не было ничего неестественного. Когда я видел Индрама в последний раз, с ним все было в порядке.

Что же мне теперь делать? Но я уже принял решение. Я решил хранить молчание. У меня нет неоспоримой улики, чтобы что-либо доказать.