Лорд Дансейни - Рассказы сновидца

Как-то раз в Раванкоре Уилкот Т. Отис, из Хоумтауна, штат Нью-Йорк, покупал идола. Расплатившись, он попросил продавца-индуса упаковать идола, перевязав его веревкой. Вначале индус как будто не понял, и Уилкот Т. Отис повторил свою просьбу погромче. Но человек сказал:

— Веревки нет.

— Но как же я понесу эту штуку, будь она неладна? — спросил Отис.

— Положите ее в карман, сахиб, — ответил индус.

— В карман! — воскликнул Отис. — Она едва туда поместится и испортит вид моего костюма. Мы у себя в Хоумтауне с набитыми карманами не ходим.

Индус с улыбкой развел руками и посмотрел на толпу, которая, казалось, плыла по базару медленнее обычного, как будто он хотел сказать: «А у нас никаких карманов нету». И тут американец осознал, что здесь, на чужбине, он не вправе навязывать местным свои обычаи. Так он и ушел с некрасиво топорщившимся карманом, в котором лежал бог-слон Ганеша, {73} 73 Ганеша, или Ганапати — в индуизме бог мудрости и благополучия. Один из наиболее известных и почитаемых во всем мире богов индуистского пантеона. Изображается в виде полного человека с головой слона и одним бивнем, восседающего на своей вахане — крысе (по другой версии, землеройке или даже собаке). Количество рук разнится от двух до тридцати двух в зависимости от облика. вырезанный из серого сланца.

Это случилось перед тем, как он повстречал двух наиобходительнейших мужчин, с которыми ему когда-либо доводилось общаться. Они выскользнули из толпы, словно тени, — словно тени, мягко отделившиеся от своих владельцев, и подошли к Отису, их темные лица сияли улыбками. Не посетит ли он собрание, спросили они его, одной старинной ассоциации, которая тиранически запрещалась англичанами и которая теперь вновь возрождается, теперь, когда Индия стала свободной?

— Конечно, почему бы нет? — сказал Отис.

Эти двое были польщены. По дороге Отис пояснил, что у себя в Хоумтауне, штат Нью-Йорк, он был секретарем Лиги «Индия для индийцев», расформированной совсем недавно, когда Индия получила независимость. И его новоиспеченные друзья при этом заулыбались еще лучезарнее. Их бьющая через край доброжелательность совершенно очаровала американца, чье радостное благорасположение лишь иногда омрачалось легкой тенью недовольства собой, как это бывает с человеком, осознающим, что он неподобающе одет, и эта тень недовольства возникала из-за туго набитого кармана, в который он запихал божество-слона. Однако было бы ошибкой вовсе избавиться от оригинальной статуэтки, которой он намеревался украсить каминную полку в своем далеком Хоумтауне, от эдакого трофея его путешествия. А что это было за путешествие! Все здесь было ему в новинку: все запахи, все эти песни, все эти мелодии, внезапно вылетавшие из таинственных флейт и в ту же секунду замиравшие, и переливающиеся цвета женских платьев, огромных цветов и даже небес.

Отиса вели по узким темным улочкам, посередине одной из них развалилась корова, и он уж собрался пнуть ее, чтобы она поднялась, но двое друзей повели его в обход по другой улице. И тут Отис впервые заметил, что за ними кто-то идет, индус, одетый вполне по-индусски, однако в каком-то более ярком галстуке. Раз один из его провожатых оглянулся одновременно с Отисом, и человек позади наклонился, будто бы что-то рассматривая. Другой раз Отис оглянулся, пока не видели те двое, и преследовавший их индус сделал ему быстрый знак рукой. Но что именно этот человек хотел ему сообщить, Отис не понимал. В закоулках индус приближался к ним. А на открытых улицах отдалялся. Что же он хотел сказать? Заворачивая на узенькую улочку, Отис на мгновение оторвался от своих провожатых. На улицах везде клубился народ, и толпа на углу позволила Отису отделиться. Индус немедленно бросился к нему.

— Держитесь подальше от этих людей, — сказал он. — Я человек образованный, вроде вас. Университетское образование. Даю вам слово.

— А мне нравятся простые люди, друг мой, — сказал Отис. — Бог создал таковых гораздо больше, нежели выпускников университетов. И мне нравится, что они теперь свободны.

Больше ни о чем поговорить не удалось. Последнюю фразу Отис сказал вполголоса и через плечо, так как поспешил присоединиться к своим новым друзьям, и человек за спиной едва ли ее услышал. «Простые люди, — повторил Отис про себя, — вот кого Господь создал в большинстве».

По каньонам высоких белых стен с крошечными причудливыми дверцами влекли его эти двое, пока на улице, столь узкой, что, казалось, сам воздух ее был скуден, его не провели через внезапно отворившуюся куполообразную дверь и он не оказался в комнате, полной индусов, которые после беседы с его двумя провожатыми приветствовали его с большим энтузиазмом. В его родном Хоумтауне было много разных обществ и много секретарей, и там он вовсе не был какой-то важной персоной. А тут наконец-то он почувствовал, что его деятельность получила горячее признание, и именно в той сфере, где он прилагал наибольшие усилия. Его окружали улыбающиеся лица. А на другом конце комнаты был помост, к которому его подвели и дали стул. Как только он сел, собрание началось, как если бы все ждали только его, со стула в центре помоста встал человек и начал говорить по-английски. Комната была набита народом, и несмотря на то что Отис как секретарь Лиги «Индия для индийцев» был очень рад здесь оказаться, ему очень не понравился запах какой-то дикой травы, который буквально душил его, и он тихонечко отодвинул свой стул назад к стене. Оратор задавал риторические вопросы. Почему англичане, спрашивал он, запрещали их союз? Было ли это действительно по тем причинам, которые они называли? Нет, это происходило потому, что они завидовали старинным индийским обычаям, совершенно в них не разбираясь, к тому же они презирали индийских богов. Выступающий прервался, чтобы передохнуть, и толпа в комнате тихонько зааплодировала, а Уилкот Т. Отис наклонился вперед и спросил выступающего:

— Скажите, а чем занимается ваша ассоциация?

— Она помогает путешественникам, — сказал оратор.

— О, мы у себя в штате Нью-Йорк тоже этим занимаемся, — сказал Отис. — Но что такого особенного в вашей ассоциации?

— Это такая религия, — сказал выступающий. — А англичане нас за это преследовали.

— Не совсем вас понимаю, — сказал американец. — Но я-то уж точно рад, что вы получили независимость. Это вообще позор — вмешиваться в вашу религию.

Индус вздохнул.

— Да, это позор, — согласился он.

И затем он продолжил свою речь, обращаясь к взволнованной и жаждущей аудитории. А чего, собственно, жаждущей, вдруг задумался американец. Но по мере того как речь становилась все более страстной и выступающий все более воодушевлялся, он сообразил, что древняя религия этих людей, столь безжалостно подавлявшаяся англичанами, должна быть восстановлена немедленно, и прямо в этой комнате. И вот что странно: Отис все это понял, несмотря на то что оратор уже давно перестал говорить по-английски. Очень вежливо, с обходительностью и в некотором смысле даже обаянием, один из индусов подошел к Отису и попросил его немножко отодвинуть стул от стены, чтобы все могли получше разглядеть достопочтенного секретаря хоумтаунского отделения ветви Лиги «Индия для индийцев». Отис вовсе не хотел, чтобы его получше разглядели, потому что его карман топорщился из-за Ганеши, а Отис придавал большое значение подобающей одежде, особенно среди этих людей, которые, вероятно, никогда раньше не видели американского гражданина и которым нужно было продемонстрировать, что эти граждане одеваются достойным образом. Но тем не менее Отис кивнул, и индус растворился во взволнованной толпе. Отис взялся за подлокотники стула и уже собрался подвинуть его вперед, как вдруг он почувствовал между пальцами правой руки какой-то предмет, он опустил глаза и увидел, что это конверт. Рядом с ним стояло довольно-таки много людей, и он не заметил, кто именно подложил этот конверт. Один из них в этот момент проходил рядом с его стулом, но Отис не был уверен, что это был именно он. В конверте было письмо, и, застигнутый врасплох его неожиданной доставкой, Отис открыл его и стал читать, а тот человек стоял неподвижно, как будто ожидая, когда же он подвинет стул. Деловая жилка американского бизнесмена, возможно, не идет ни в какое сравнение с проницательностью восточных людей, и все же Отис смекнул, что такая секретность с доставкой письма заслуживает некой маскировки, и он постарался прочитать это письмо, по возможности не привлекая лишнего внимания. Оратор продолжал говорить. По мере того как он нараспев описывал свой триумф над фанатизмом англичан, которые чинили препятствия древней вере, в его манере говорить появлялось нечто жреческое. Отис все прекрасно понимал, хоть не знал ни слова на хинди, и он видел, что темнокожая аудитория ловит каждое слово с горящими глазами, как если бы это было заклинание. Однако он решил прервать речь, и при том довольно резко. Подняв ладонь по направлению к оратору, как бы призывая его замолчать, он встал и обратился к аудитории.