Лорд Дансейни - Рассказы сновидца

В тот вечер, когда начинается эта история, где-то в конце ноября, все в комнате выглядело именно так, как мне запомнилось: перед камином стоял человек, а большинство членов клуба устроились в креслах, и оживленно текла беседа, пока кто-то вдруг не сказал:

— Слышал я, что Татер подался в политику.

И тогда другой вдруг высунулся из своего глубокого кресла и произнес с крайней горячностью:

— Если хоть кто-либо из вас имеет какое-либо влияние на Татера, ради Бога, держите его подальше от политики.

Естественно, многие из нас спросили, почему.

Говорящий — темноволосый мужчина по имени Индрам, с тонким орлиным профилем — сидел, наклонившись вперед с напряженным взглядом, и, казалось, не слышал наших вопросов, как будто все необходимое уже сказано.

Мы безмолвно смотрели на него, пока он не сообразил, что должен что-то еще пояснить.

— Не могу ответить вам, почему, — сказал он. — Уж поверьте мне на слово. Это не голословное утверждение.

Тогда один из нас сказал:

— Уверен, что не голословное, вы всегда говорите обдуманно. Однако Татер собирается выдвигаться в парламент, и если мы должны удержать его от этого, будь это в наших силах, у нас для этого должна быть очень веская причина.

— Для этого имеется веская причина, — сказал Индрам. — Но я не могу вам сказать, какая.

Некоторое время после этого мы молчали. Мы знали этого человека, Индрама, нам было известно, что он знает цену своим словам, но все-таки нужно было узнать какие-то подробности, прежде чем поддержать его мнение, каким бы резонным мы его не сочли.

И тогда человек перед камином подытожил чувства большинства из нас, сказав:

— Мы понимаем, что у вас есть серьезная причина это утверждать и что вы намерены держать ее в секрете. Мы готовы вас поддержать, но, знаете, вы нам хотя бы намекните, как нам следует поступать, если мы за это возьмемся.

— Разумеется, — сказал Индрам, — разумеется. В таком случае я вот что вам скажу. Политика — волнительная штука, раскрывающая самые сильные стороны человеческой натуры. Если Татер в это ввяжется, за этим воспоследует серьезнейший результат. Больше ничего не скажу.

— Вы имеете в виду, что в нем есть толика безумия? — уточнил человек у камина.

— Нет, — ответил Индрам.

— Насилия, может быть? — спросил другой.

— Нет, — ответил Индрам. — Этого бы я не сказал, если только он не изменится в противоположную сторону, когда будут задействованы самые его сокровенные свойства натуры. Есть множество видов деятельности, в которых он был бы на месте. Но больше ничего вам не скажу.

Как только мы поняли, что из Индрама больше ничего не вытянешь, началась продолжительная беседа вполголоса, и не знаю, что в результате решили. Он многого потребовал от друзей Татера. Он предлагал им полностью положиться на его мнение и поступить крайне властно и необычно, но я не очень разобрал в их разговорах, что конкретно они собрались делать, что они говорили друг другу вполголоса. Вся наша небольшая компания пришла в некоторое смущение, порожденное горячностью его просьбы и ощущением того, что мы не очень-то хотим ему содействовать. Да и как кто-либо из нас мог последовать его призыву без достаточных на то оснований, кроме высказанных им намеков? Но не было у нас и желания напрямую отказать ему в его просьбе. И так один за другим, торопливо глядя на часы, все покинули комнату, пока в креслах не осталось никого, кроме него и меня.

Не то чтобы я вознамерился ему помогать, в то время как другие собирались его подвести, и не то чтобы я был смущен менее других его нелепой просьбой, в которой, в конце концов, ему можно было отказать. Меня удержала мысль о том, что наедине мне удастся выудить у Индрама подробности, которые он не захотел излагать публично. Удивительно, но я был уверен в этом. И я заговорил с ним, и вначале он не сказал мне ничего иного, нежели остальным. Но потом каким-то образом я заставил его разговориться. Не знаю, каким. Наверняка не с помощью каверзных вопросов. Скорее с помощью длинных пауз в разговоре. Он также выдерживал длинные паузы. И я возложил всю тяжесть этих пауз на него. Думаю, что именно желание прервать молчание заставило его заговорить. Но, кто знает…

Начал он вот с чего:

— Вам известны законы о клевете и порочащих сведениях. Если вы будете не в ладах с законом по такому поводу, не обращайтесь ко мне за помощью. Я ни слова в вашу защиту не скажу. Если вы передадите кому-либо то, что я вам скажу, это будут ваши похороны, а не мои. Остановите Татера, если сможете, но не ссылайтесь на меня. Остановите его: я объясню вам, почему. Вернусь к самому началу. Однажды в клубе я спросил его, чем он сейчас занимается, и не потому что я посчитал, что он чем-либо занимается. И он поведал мне, что собирается написать роман. Я признался, что не знал, что он пишет, а он сказал, что никогда и не писал, но потом заметил, что большинство людей читает детективные истории, и дело тут даже не в том, как это написано, а в том, что если кто-нибудь придумает во всех отношениях совершенный способ убийства, убийства, которое нельзя будет раскрыть, то по крайней мере миллион читателей возжаждет об этом прочесть и любой издатель это соответствующим образом щедро оплатит. Вот такая у него была идея.

Он признался мне в том, что задача не из легких, потому что эта штука эксплуатируется уже не одним поколением и должна уже походить на практически выработанную шахту. Но если убийство, о котором он говорил, можно было бы придумать, то это принесло бы ему уйму денег. Боюсь, я с самого начала сам его подзадоривал. Я посоветовал прочитать парочку хороших книг, чтобы понять, в каком стиле он будет писать, и быть готовым начать, как только идея придет ему в голову, потом я сказал, что уверен, что идея его обязательно однажды осенит, если он начнет ее обдумывать. По сути, я проявил большую уверенность в успехе, нежели он, так как почувствовал, что он нуждается в одобрении. Сейчас я об этом сожалею.

И он безмолвно уставился на огонь, словно его рассказ окончен.

— Почему вы сожалеете? — спросил я Индрама. Он словно очнулся от дум, которым возможно, предавался, глядя в огонь, и продолжил.

— Однажды он сказал мне, что его осенила идея, сюжет, который он проработал в мельчайших подробностях — нераскрываемое убийство. Он говорил это так убежденно, что я ему поверил. Всегда можно распознать, если человек придумал что-то стоящее. Не знаю, как. Но понять можно. И я был уверен, что Татеру это удалось. Так что я дал ему ряд незначительных рекомендаций, как не испортить хороший замысел. Потому что я верил в него и верил, что дело пахнет деньгами. О, я посоветовал ему сущую безделицу. Не злоупотреблять прилагательными, не упоминать о своем желудке, потому что это никому не интересно. Многие начинающие писатели рассказывают нам, как у них засосало под ложечкой. Еще я посоветовал ему кое-что на тему пунктуации. Не как ее использовать, это его дело, но главное — не разрешать никому другому испещрить свою историю большим количеством запятых, чем это сделал он сам. Еще я рассказал ему о дефисах. Мелочи. Но более всего я призывал его выжать все из посетившей его идеи, какой бы она ни была. Он даже еще не решил, должен ли быть герой его книги, как обычно в детективных романах, собственно детективом.