Лорд Дансейни - Рассказы сновидца

И вот капитан стал просыпаться. Ночь занималась на востоке и севере, и только на шпилях башен Педондариса играл еще солнечный свет. Потом я пошел к капитану и тихо рассказал ему об увиденном. И он стал расспрашивать меня о воротах, тихо, чтобы матросы не слышали; и я рассказал ему, что такую огромную массу невозможно было принести издалека, а капитан знал, что год назад ворот здесь не было. Мы согласились, что не по силам человеку убить такого зверя, а значит, ворота — это упавший бивень, и упал он поблизости и недавно. Потому капитан решил, что лучше отплыть немедля; он отдал команду, и матросы пошли к парусам, а другие подняли якорь на палубу, и в тот самый миг, когда лучи солнца угасли на самом высоком мраморном шпиле, мы ушли из славного города Педондариса. Ночь спустилась, накрыла Педондарис и скрыла его от наших глаз, и больше нам не суждено было увидеть этот город; я слышал, что молниеносная и чудовищная сила внезапно уничтожила его за один день — и башни, и стены, и людей.

Ночь сгущалась над Янном, ночь, белая от света звезд. И с наступлением ночи зазвучала песнь рулевого. Помолившись, он начал петь, взбадривая себя в одинокой ночи. Но сначала он воззвал к богам и произнес молитву рулевого. И кое-что из той молитвы я запомнил и перевел на свой язык. Но я сумел передать лишь жалкое подобие ритма, так прекрасно звучавшего в те тропические ночи.

Так он молился, и была тишина. И матросы улеглись на ночной отдых. Тишина усиливалась и нарушалась лишь всплесками Янна, легкими волнами накатывавшего на нос корабля. Иногда фыркало какое-нибудь речное существо.

Тишина и всплески, всплески и снова тишина.

Потом одиночество охватило рулевого, и он запел. И пел он песни, какие звучат на базарах Дурла и Дуца, и старые баллады о драконе, какие поют в Белзунде.

Много песен он спел, рассказав широкому и чужому Янну байки и безделицы родного Дурла. И песни подымались над черными джунглями и уходили ввысь, в чистый холодный воздух, и великие созвездия, смотревшие на Янн, узнали о делах Дурла и Дуца, и о пастухах, которые обретаются в раскинувшихся между ними полях, и об их любви, и об их стадах, и обо всех житейских мелочах, какие их окружают. Я лежал, завернувшись в шкуры и попоны, слушая эти песни и созерцая фантастические кроны огромных деревьев, напоминавших крадущихся в ночи гигантов, и незаметно заснул.

Когда я проснулся, густые туманы ушли вдаль. И речные воды стали бурными, и появились маленькие волны; ведь Янн чуял вдалеке древние Утесы Глорма и знал, что их хладные ущелья ждут его впереди, где он встретится с веселым диким Ириллионом, радующимся снежным просторам. Потому он стряхнул с себя дурманящий сон, одолевший его в жарких и благоуханных джунглях, и забыл их орхидеи и бабочек, и помчался дальше беспокойный, окрыленный, сильный; и скоро снежные вершины Утесов Глорма засверкали пред нашими глазами. И вот матросы пробудились от сна. Вскоре мы поели, и рулевой заснул, накрытый отборнейшими мехами, а товарищ занял его место.

И вскоре мы услышали звук Ириллиона, который спускался, танцуя, с заснеженных равнин.

И потом мы увидели ущелье в Утесах Глорма. Оно встречало нас отвесными и гладкими стенами, и несли нас к нему, накатываясь друг на друга, потоки Янна. И вот мы покинули дымящиеся паром джунгли и вдохнули горного воздуха; матросы поднялись, и задышали полной грудью, и вспомнили о далеких родных Акроктианских холмах, где раскинулись Дурл и Дуц, — а в их низинах и прекрасный Белзунд.

Огромная тень зависла между Утесами Глорма, но скалы сияли над нами, словно шишковатые луны, и освещали тьму. Громче и громче становилась песня Ириллиона и отчетливо звучал танец, сопровождавший его спуск со снежных равнин. И вскоре мы увидели его — белый и окруженный туманами поток, увенчанный тонкими маленькими радугами, сорванными им близ вершины горы в небесном саду Солнца. Дальше поток катился к морю вместе с огромным серым Янном, и ущелье расступилось, и открылось миру, и наш качающийся корабль вышел к свету дня.

И все утро и весь день плыли мы мимо болот Пондовери; и Янн здесь раздался и тек торжественно и медленно, и капитан приказал матросам звонить в колокола, чтобы побороть дремоту, навеваемую однообразием болот.

Наконец показались Ирузианские горы, баюкающие деревеньки Пен-Каи и Блут, и извилистые улицы Мло, где жрецы заговаривали снежные лавины с помощью вина и маиса. Потом ночь опустилась на равнины Тлуна, и мы увидели огни Каппадарнии. Минуя Имаут и Голзунду, мы слышали, как патниты бьют в барабаны, а потом все заснули и не спал один рулевой. И деревушки, разбросанные по берегам Янна, всю ту ночь прислушивались к его голосу, певшему на неведомом языке песенки незнакомых городов.

Я проснулся до рассвета с предчувствием несчастья. Потом я вспомнил. Вспомнил, что к вечеру наступающего дня, по всем мыслимым подсчетам, мы придем к Бар-Вул-Янну и я расстанусь с капитаном и его матросами.

Я полюбил этого человека, который угостил меня золотистым вином, хранимым среди священных вещей, который рассказал мне много историй о своем прекрасном Белзунде, стоящем между Акроктианскими холмами и Хиан Мином. Я полюбил матросов и молитвы, какие они произносили вечерами, стоя бок о бок и не ревнуя друг друга к чужим богам. И полюбил я также нежность, с какой говорили они часто о Дурле и Дуце, — ведь люди должны любить родные города и приютившие их маленькие холмы.

Я узнал, кто встретит их дома и где будут эти встречи, — одни в долине Акроктианских холмов, куда поднимается дорога от Янна, другие — в воротах одного из городов, иные же — у домашнего очага. И я подумал об опасности, что подстерегала нас всех близ Педондариса, опасности, которая, как оказалось, была так реальна.

Подумал я также о бодрой песни рулевого в холодной и одинокой ночи и о том, как держит он наши жизни в своих заботливых руках. В этот самый момент рулевой перестал петь, и я поднял глаза к небу и увидел бледный свет, и одинокая ночь миновала; и рассвет набирал силу, и матросы проснулись.

Скоро мы увидели волну Моря, решительно вступающего в границы Янна, и Янн податливо тек в его сторону, и после непродолжительной схватки Янн и воды его были отброшены назад к северу, а матросам пришлось поднять паруса, и, влекомые попутным ветром, мы продолжили путь вперед.