Лорд Дансейни - Рассказы сновидца

— Что это за чудесные цветы? — сказал я.

— Тише! Тише!.. — прошипела она в ответ. — Я как раз укладываю поэтов спать, а эти цветы — их сны и грёзы.

И, понизив голос, я спросил:

— Что за удивительные песни они поют?

А ведьма ответила:

— Молчи и слушай.

Я прислушался и понял, что цветы поют о моем детстве и о тех вещах, которые случились со мной так давно, что я совершенно о них позабыл и вспомнил, лишь услышав волшебную песнь цветов.

— Почему они поют так тихо? — снова спросил я.

— Мертвые голоса, — сказала старуха. — Мертвые голоса… — И, повернувшись к своему домику, она еще несколько раз повторила эти слова, но совсем тихо, боясь ненароком разбудить поэтов.

— Пока они живы, — добавила она, — они спят очень плохо и не крепко.

На цыпочках я прокрался за ней в маленькую комнатку на верхнем этаже, глядя из окон которой в одну сторону мы видим знакомые нам поля, а глядя в другую — те горы и холмистые равнины, которые я искал и которые так боялся не найти. И конечно, я сразу стал смотреть на волшебные горы, на которых еще горели красные отблески заката, и на лиловых склонах сверкали языки лавин и ледников, величественно сползавших вниз с изумрудных ледяных вершин; и виднелась меж серо-голубыми скалистыми отрогами, чуть выше аметистового утеса, древняя дорога — перевал, за которым уже можно было различить Страну Грёз.

Все было тихо в комнате, в которой спали поэты, когда я снова спустился вниз. Старая ведьма сидела подле стола и при свете лампы вязала великолепный зеленый с золотом плащ для короля, который был мертв вот уже почти тысячу лет.

— Есть ли какая польза мертвому королю, — спросил я, — от этого плаща, который ты вяжешь ему из зеленых и золотых нитей?

— Кто знает? — ответила ведьма.

— Экий глупый вопрос!.. — вставил старый черный кот, который, свернувшись клубком, лежал возле пляшущего в очаге огня.

Звезды уже зажглись над этим романтическим краем, когда я вышел из жилища ведьмы, и ночные светляки встали на стражу в садах вокруг домов. И, повернувшись, я медленно побрел к проходу между серо-сизыми горами.

Когда я, наконец, приблизился к нему, аметистовый склон чуть ниже перевала уже заиграл красками, хотя утро еще не наступило. Я слышал далекий гром и время от времени замечал, как в глубокой пропасти подо мной вспыхивают золотом драконы, созданные гением мастеров-ювелиров Сирду и оживленные ритуальными молитвами заклинателя Амарграрна. А на утесе напротив — на самом краю (опасно близко к краю, подумалось мне) — я увидел дворец из слоновой кости, принадлежащий Сингани — могучему и славному охотнику на слонов; в окнах дворца светились крохотные огоньки, и я понял, что рабы уже встали и, протирая слипающиеся глаза, принимаются за повседневные дела и заботы.

Но вот первый луч солнца осветил этот мир. Другим — не мне — следовало бы описывать, как он согнал с аметистового утеса тень высившейся напротив горы, как пронзил дымчато-фиолетовую толщу скалы на мили в глубину, и как радостно заиграли в ответ разбуженные краски, бросая красноватый отсвет на стены дворца из слоновой кости, в то время как далеко внизу, в бездне, золотые драконы по-прежнему резвились во тьме.

Потом из дверей дворца вышла юная рабыня и высыпала в пропасть полную корзину сапфиров. Когда же день окончательно заявил о себе, озарив светом вершины гор, а переливчатое аметистовое пламя залило, затопило бездонную пропасть, тогда проснулся во дворце охотник на слонов и, сняв со стены свое страшное копье, вышел через ворота, что ведут в поля, чтобы отомстить за Педондарис.

Тогда я окинул взглядом Страну Грёз и заметил, что тонкая пелена белесого тумана, который никогда не рассеивается полностью, понемногу редеет в свете утра. Над ней, подобно островам, вздымались Холмы Хапа, и я разглядел и медный город — древнюю, покинутую Бетмору, и Утнар Вехи, и Киф, и Мандарун, и прихотливо петляющий Янн. Я скорее угадал, чем увидел, горы Хиан Мин — безмятежные, древние вершины которых столь величественны, что по сравнению с ними кажутся обыкновенными холмами сгрудившиеся у их подножий округлые Акроктианские горы, приютившие, как я помнил, города Дурл и Дуц. Яснее же всего мне был виден древний лес, пройдя которым незадолго до новолуния к Янну можно застать стоящую у берега «Речную птицу», согласно пророчеству в течение трех дней ожидающую здесь пассажиров. И поскольку луна как раз была на ущербе, я начал поспешно спускаться к реке от седловины в серо-голубых горах, — спускаться по тропе эльфов, что ровесница сказке, — и вскоре достиг лесной опушки. И как ни черна была темнота, что царила под пологом этого леса, еще чернее были твари, что обитали в ней. Очень редко случается, что они хватают сновидца, путешествующего по Стране Грёз, и все же я не смог удержаться и побежал, ибо если кто-то или что-то уловит дух человека в Стране Грёз, его тело остается в живых еще много лет и успевает хорошо узнать тех тварей, которые терзают и рвут его душу где-то очень далеко, — узнать, увидеть выражение их маленьких глазок и почувствовать смрад их дыхания. Именно поэтому поле для прогулок в Хенуэлле {45} 45 Хенуэлл — психиатрическая больница близ Лондона. сплошь исчерчено тропинками, протоптанными не знающими покоя ногами.

Наконец я достиг широкого, как моря, потока — это и был гордый, величественный, огромный Янн, в который именно в этом месте впадало множество рек и ручьев, текущих из неведомых краев — притоков, воды которых Янн нес дальше, напевая свою собственную песню. И с той же песней он легко подхватывал и плавник, и целые деревья, вывороченные бурями в далеких лесах, где никто никогда не бывал, но ни на самой реке, ни у старого причала на берегу не было никаких следов того корабля, который я так хотел увидеть.

Здесь я построил шалаш из длинных и широких листьев волшебной травы и, питаясь мясом, что растет на дереве таргар, ждал три дня. И каждый день, с утра до вечера, мимо меня текла своим извилистым путем река, и по ночам пела над водой птица толулу, а у светляков не было иной заботы, кроме как виться надо мной облаком ярких искр, и ничто не тревожило поверхность Янна днем, ничто не пугало толулу ночью. Каких только тревожных дум я ни передумал, беспокоясь о корабле, который я искал, о его дружелюбном капитане, что был родом из прекрасного Белзунда, и о его веселых матросах из Дурла и Дуца; днями напролет я высматривал их на реке, а по ночам напряженно прислушивался к малейшему шуму, пока танец светляков не убаюкивал меня. Но только трижды за все ночи птица толулу, испугавшись чего-то, переставала петь, и все три раза я, вздрогнув, просыпался, но, не видя никакого корабля, догадывался, что ночного певца потревожил рассвет. Эти удивительные рассветы на Янне вспыхивали над горами как зарево — словно там, в какой-то стране за горой некий волшебник с помощью колдовства сжигал в медной ступке крупные аметисты. В полной тишине я взирал на эти рассветы, ибо в этот час все птицы благоговейно молчали, и лишь когда над горами показывалось солнце, все они принимались петь и щебетать на разные голоса, и только толулу крепко засыпала до первых звезд.