Лорд Дансейни - Рассказы сновидца

Но я забыл, забыл дорогу к тем крошечным домикам на краю знакомых нам полей, чердачные окна которых хоть и затянуты старой, пыльной паутиной, все же глядят в поля, о которых мы не имеем никакого представления и которые служат отправной точкой любого приключения в Стране Грёз.

Поэтому я стал наводить справки. В конце концов меня направили в лавку некоего сновидца, который жил в Сити недалеко от набережной Виктории. При том огромном количестве улочек, что есть в нашем городе, вовсе не удивительно, что всегда находится одна, на которой еще никто никогда не был. Она носит название Проходной, и мимо нее действительно очень легко пройти, не заметив, хотя эта улица и начинается прямо от Стрэнда. Ну а если вы все же отыщете лавочку этого сновидца, то ни в коем случае не должны сразу заговаривать с ним о цели вашего прихода, а должны сначала попросить его продать какую-нибудь хитрую безделушку, и если паче чаяния эта вещь у него окажется, он просто вручит ее вам и тут же с вами попрощается. Таков его обычай, и многие попадались на эту удочку, спрашивая у сновидца самые редкие редкости, наподобие раковины устрицы, вырастившей жемчужину, из которой вырезаны одни из врат Рая, упомянутые в Откровении Иоанна Богослова, и обнаруживая, что такая раковина у него есть!

Когда я вошел в лавочку, старый сновидец сидел в каком-то оцепенении; его маленькие глазки были скрыты опущенными веками, а рот приоткрылся.

Я сказал:

— Мне нужен кусочек Аманы и столько же Фарфара {43} 43 Амана и Фарфар — реки около Дамаска. Амана (встречается также написание «Авана») — река с чистой, как кристалл, годной для питья водою, которая берет начало на Антиливане, оттуда направляется на юго-восток, протекает через Дамаск и, поворачивая на восток, впадает в большое озеро. Ее быстро текущая вода необыкновенно холодна, и поэтому настоящее ее название Нахр Барада (холодная река). Фарфар, вероятно, река Нахр-ель-Авадж, которая берет начало с Ермона и, протекая южнее Дамаска, впадает в озеро, лежащее южнее того, в которое впадает Амана. Эти реки, орошая окрестности, превратили их в прекрасный сад. — рек дамасских.

— Сколько именно? — уточнил сновидец.

— Доставьте мне на квартиру по два с половиной ярда того и другого, — ответил я.

— Право, не знаю, смогу ли я вам помочь, — пробормотал он. — Право, не знаю… Боюсь, на данный момент у нас вряд ли найдется столько, сколько вам нужно.

— Тогда я возьму все, что у вас есть.

Сновидец с трудом поднялся и принялся переставлять на полках какие-то бутылочки. Среди них я заметил одну с надписью «Нил Египетский», и другие — с этикетками, на которых значилось: «Священный Ганг», «Флегетон», «Иордан» {44} 44 Флегетон — в «Божественной комедии» Данте — третья река Ада после Ахерона и Стикса. Иордан — река на Ближнем Востоке. Берет начало у подножия горы Хермон, протекает через озеро Кинерет, впадает в Мертвое море. … Я успел испугаться, что у него найдется искомое, но тут сновидец пробормотал: «Экая досада!..», — и повернулся ко мне.

— К сожалению, все вышло, — сказал он.

— Тогда, — ответил я, — укажите мне путь к тем маленьким домикам, из верхних окон которых поэты видят поля, о которых мы не имеем никакого представления, потому что я хочу отправиться в Страну Грёз и снова пройтись под парусами по могучему, как море, Янну…

Услышав эти слова, сновидец медленно, кряхтя и вздыхая на ходу, двинулся в своих стоптанных ковровых тапочках куда-то в глубину лавки, а я последовал за ним.

Сновидец привел меня в мрачный чулан, сплошь заставленный идолами; у входа чулан был темен и угрюм, но дальний его конец тонул в лазурно-голубом зареве, в котором, казалось, сияют звезды, и от этого головы идолов тоже как будто мерцали.

— Это, — сказал толстый старый сновидец в ковровых тапочках, — небеса спящих богов.

Тогда я спросил его, какие же боги спят здесь, и он назвал много имен, среди которых были и известные мне, и много таких, каких я никогда не слышал.

— Все те, которым нынче не поклоняются, — все они спят, — закончил сновидец.

— Значит, Время не убивает богов? — снова спросил я, и он ответил:

— Нет. Просто на протяжении трех-четырех тысячелетий богу поклоняются, а потом он на три-четыре тысячи лет засыпает. Только Время бодрствует всегда…

— Но те пророки, что проповедуют новых богов… — сказал я ему. — Значит, они вовсе не новые?

— Некоторые пророки слышат, как ворочаются старые боги, готовые проснуться, потому что уже светает, и священники галдят с кафедр, словно вороны. Это пророки везучие; несчастливы же те, которые слышат, как какой-нибудь древний бог, который и не думает просыпаться, пробормочет что-то во сне. И вот они пророчествуют и пророчествуют, но утро так и не приходит, и бог не просыпается; это те пророки, которых люди побивают камнями, приговаривая: «Прореки, куда попадет тебе этот камень, а куда — тот».

— Тогда, быть может, Времени вовсе не под силу убить богов, — сказал я, и сновидец ответил:

— Боги умрут у смертного одра последнего человека. Тогда Время сойдет с ума от одиночества и перестанет различать свои часы и века, а они будут толпиться вокруг него и требовать, чтобы оно их узнало. Тогда Время возложит руки на главы их, и глядя перед собой незрячими глазами, скажет: «Чада мои, я больше не отличаю вас одного от другого», — и от этих слов Времени опустевшие миры содрогнутся.

И после этого я некоторое время молчал, ибо мое воображение унеслось в те далеко отстоящие от нас годы и оттуда глядело на меня с насмешкой, ибо я был недолговечным созданием дня сегодняшнего.

Вдруг тяжкое дыхание старого сновидца подсказало мне, что он уснул. Его лавка была, без сомнения, необычной, и я испугался, как бы один из спящих богов не проснулся и не призвал старика. Я боялся еще многих вещей, потому что в чулане было все же чересчур темно, а один или два из стоявших здесь идолов выглядели как-то уж слишком зловеще. И я сильно потряс старика за плечо.

— Покажите же мне дорогу к домам, — сказал я, — что стоят на краю полей, которые мы знаем.

— Я не уверен, что смогу это сделать, — пробормотал он.

— Тогда, — сказал я, — отпустите мне товар, который мне нужен.

Это заставило его опомниться.

— Вам нужно выйти через заднюю дверь и повернуть направо, — сказал сновидец и открыл старую потемневшую дверь в стене, через которую я тотчас вышел, а он, сопя и отдуваясь, снова затворил ее за мной.

Задняя стена лавки была немыслимо, невероятно древней. На полусгнившей вывеске я разглядел старинные буквы, гласившие: «Здесь дозволяется продавать мех горностая и серьги из нефрита». Солнце садилось, и его косые лучи играли на маленьких золотых шпилях, торчавших над крышей, которая когда-то была крыта соломой — и удивительной соломой. Впрочем, вся Проходная улица, увиденная с изнанки, выглядела незнакомой и странной. Тротуар, правда, ничем не отличался от изрядно надоевших мне тротуаров Лондона, мили и мили которых лежали по другую сторону домов, но проезжая часть улицы поросла молодой, несмятой травой, среди которой пестрели цветы столь прекрасные, что они приманивали с огромной высоты стайки легкокрылых мотыльков, летевших своим путем, а куда — мне неведомо. Тротуар на другой стороне улицы тоже был замощён, однако никаких домов там не было, а что было вместо них, я не стал смотреть, потому что сразу повернул направо и пошел вдоль Проходной улицы; и так я шел, пока не добрался до лужаек и садов, примыкавших к аккуратным, чистеньким домикам, которые я искал. Из этих садов выглядывали крупные цветы; они росли, вытягивались буквально на глазах, словно замедлившие свой полет «римские свечи», и вдруг раскрывали свои большие пурпурные чашечки. Стоя на шестифутовых стеблях, цветы негромко напевали странные песни, а рядом с ними вырастали, тянулись вверх другие и тоже распускались, и тоже принимались петь. И пока я стоял в саду, из задней двери своего домика вышла какая-то очень старая ведьма и направилась ко мне.