Ли Брэкетт - Венерианская колдунья. Вуаль Астеллара (рассказы)

Мы взошли на борт, я открыл «двери» в пространство и сам поднял корабль, потому что шкипер и оба старших офицера навеки уснули на Астелларе.

Я не смотрел на агонию Астеллара. Когда же мне все-таки захотелось оглянуться, кристаллический мир уже исчез, оставив после себя лишь облако яркой пыли, сверкавшей на обнаженном солнце.

Я включил автопилот, определил направление — штаб-квартира Управления межзвездного пространства на Марсе, а затем покинул «Королеву Юпитера» на спасательной шлюпке.

И вот теперь я пишу это где-то между Марсом и Поясом астероидов. Перед уходом я даже не взглянул на Вирджи. Я никого не хотел видеть, тем более ее. Теперь они, наверное, проснулись. Надеюсь, что все они живы и здоровы.

Астеллар исчез. Вуаль исчезла. Теперь вам нечего бояться. Я собираюсь вложить эту рукопись в почтовую ракету и послать ее, чтобы вы знали, что вам нечего бояться.

Не знаю, почему это меня волнует. Не знаю, зачем я пишу это, разве что… О Господи, знаю! Зачем лгать? Зачем теперь лгать?

Я жив и молод, но Облако, которое сохранило меня таким, исчезло, и теперь я буду стареть очень быстро и скоро умру. Я боюсь умирать.

Где-нибудь в Солнечной системе должен найтись кто-то, кто захочет помолиться за меня. Когда я был ребенком, мне говорили, что молитва помогает. Я хочу, чтобы кто-нибудь помолился за мою душу, потому что сам я не могу за себя молиться.

Если бы я радовался тому, что сделал, если бы я изменился, тогда, возможно, я мог бы молиться, но я слишком далеко ушел от человечества и не могу вернуться.

Может статься, молитва и не понадобится. Может быть, после смерти нет ничего, кроме забвения. Я так надеюсь на это! Больше всего на свете я хочу исчезнуть, бесследно исчезнуть и не думать, не вспоминать…

Я умоляю всех богов всех мирозданий, чтобы смерть стала небытием. Но я ничего не знаю, и я боюсь.

Иуда… Иуда… Иуда!

Я предал два мира, и не может быть ада глубже, чем тот, в котором я сейчас живу. И все-таки я боюсь.

Почему я боюсь того, что случится со мной? Я разрушил Астеллар. Я погубил Ширану, которую любил больше, чем всю Вселенную. Я убил своих друзей, своих товарищей, убил себя.

И вы не стоите этого. Все человеческое стадо, плодящееся в Солнечной системе, не стоит Астеллара и Шираны и того, что мы делали вместе в других пространстве и времени.

Зачем я дал Мисси этот медальон?

Зачем я встретил рыжеволосую Вирджи?

Зачем я вспомнил? Зачем тревожился? Зачем я сделал то, что сделал?

Зачем я вообще родился?

В своей каюте на борту космического корабля «Роган» Рэнд Конвей спал — и видел сон.

Он стоял в узком ущелье. По обе стороны из пушистого снега поднимались ледяные стены, отвесные, высокие и бесконечно прекрасные. В сумеречном полусвете плясали в воздухе иголочки изморози, похожие на бриллиантовую пыль, а над головой на фоне ясного темно-синего неба, усеянного огромными звездами, возвышались сверкающие остроконечные пики.

Как всегда, это место было совершенно незнакомо Конвею, и в то же время в нем было что-то знакомое. Он двинулся вперед, сквозь наметенные ветром сугробы, с таким чувством, словно знал, что найдет там, за поворотом.

Страх охватил его, но остановиться он не мог.

И как всегда, в этом ледяном ущелье стоял, поджидая его, покойный отец. Он стоял в точности так же, как и много лет назад, в ту ночь, когда умер, и снова медленно, печально произнес те слова, которые сказал тогда своему маленькому, еще ничего не понимавшему сыну: . -

— Мне никогда не вернуться на Искар, на озеро Ушедших Навсегда.

Слезы медленно текли из-под его опущенных век, а между отвесными скалами металось эхо, повторяя:

— Озеро Ушедших Навсегда... Ушедших Навсегда...

Весь дрожа, Конвей брел вперед. Над ним в темно-синем небе плыли звезды, и в красоте их было что-то зловещее, а мерцающие ледяные башни словно подсмеивались над ним.

Он вошел в тень одетых льдом скал, скрывавших дальний конец ущелья, и снова услышал полный отчаяния голос человека, который давно умер:

— Мне никогда не вернуться на Искар!

И скалы подхватили эго слово, и оно громом раскатилось по его сну:

— Искар! Искар!

Рэнд Конвей вздрогнул и сел на койке — сна как не бывало. Как всегда, он весь дрожал и обливался потом, потрясенный этим странным видением. Потом он крепко стиснул края койки и рассмеялся.

— Да, тебе не вернуться туда, — шепотом сказал он человеку, который умер двадцать лет назад. — Но я буду там. Клянусь небесами, я скоро буду там!

Ему показалось, что сам корабль, несущийся в космической пустоте, вполголоса повторяет это слово, что оно слышится в гудении машин и в реве ракетных двигателей:

— Искар! Искар!

Буйное торжество охватило Конвея. Сколько раз он пробуждался от этого сна с чувством безысходности — без всякой надежды, что когда-нибудь сможет дойти до цели! Сколько раз за многие годы тяжелого, опасного труда космолетчика эта затерявшаяся в пустоте маленькая планета, означавшая власть и богатство, казалась недостижимо далекой!

Но он не сдавался. Он был слишком упрям, чтобы отступиться. Он ждал, строил планы и надеялся, пока в конце концов ему не выпала удача. И теперь он приближался к тому месту, которое потерял итак и не смог обрести вновь его отец.

— Искар!

Конвей встрепенулся, выражение задумчивости слетело с его лица. Это было не просто эхо из его сна. Кто-то звал его, стоя за дверью каюты:

— Конвей! Рэнд Конвей! Уже виден Искар!

Ну конечно! Иначе почему ревут двигатели? Он еще не вполне проснулся и поэтому не догадался сразу.

Конвей вскочил и пересек тускло освещенную каюту — высокий, очень худой и жилистый, но не лишенный какой-то необычной грации, какого-то изящества в лепке фигуры. Его серо-голубые глаза возбужденно блестели, они горели волчьим голодом.

Он распахнул дверь. Яркий свет в коридоре больно ударил его по глазам и заставил сощуриться — врожденная чувствительность к свету была его единственной слабостью, и он много раз проклинал отца, от которого ее унаследовал. Сквозь зыбкую пелену света он увиДел кроткое, Добродушное лицо Питера Эсмонда, такое же возбужденное, как и у него.

Эсмонд что-то сказал, но Конвей не расслышал, да и не прислушивался. Он протиснулся мимо него и широкими шагами устремился по коридору к трапу, который вел в рубку.

Там, под огромным иллюминатором, было темно, и Конвей сразу же вновь обрел способность видеть. Перед ним расстилалось сине-черное небо Пояса астероидов, усеянное сверкающими золотистыми звездами — крохотными планетками, отражающими свет далекого Солнца.

А впереди, прямо по курсу, он увидел маленький туманный шарик — это и был Искар.