Ли Брэкетт - Венерианская колдунья. Вуаль Астеллара (рассказы)

— Уходите! — снова сказал старик.

Тогда заговорил Роган:

— У нас с собой дары, много разных вещей для твоих людей. Нам ничего не нужно. Мы пришли как друзья.

Старик откинул голову назад и рассмеялся — словно капли едкой кислоты понеслись по ветру.

— Друзья? Конна был мой друг. В моем доме, как мой собственный сын, жил Конна, мой друг!

Он выкрикнул какое-то слово на своем резко звучащем языке, и Конвей понял, что это ругательство, а Конна — его собственная фамилия. Похоже, что они здесь, на Пекаре, не забыли про его отца.

Его внезапно охватило такое бешенство, какого он не испытывал еще ни разу в жизни. Там, за этим городом, совсем близко, рукой подать, лежало ущелье с озером, и теперь ни все их копья, ни сама смерть — ничто не могло его остановить.

Широкими шагами он подошел к подножию стены и вперил в старика такой же угрюмый и злобный взгляд.

— Мы ничего не знаем про этого Конну, — сказал он. — Мы пришли с миром- Но если вы хотите войны, будет война. Если вы убьете нас, придут другие — много других. Наш корабль огромен и ужасен. Один только огонь его двигателей способен уничтожить весь ваш город. Впусти нас, старик, или нам придется...

После долгого молчания старик медленно произнес:

— Как твое имя?

— Рэнд, — ответил Конвей.

— Рэнд, — вполголоса повторил старик. — Рэнд.

Некоторое время он молча размышлял, склонив голову. Глаза его были опущены, и на Конвея он больше не смотрел.

Внезапно он круто повернулся и отдал на своем языке какой-то приказ. Потом крикнул людям Земли:

— Входите!

Огромный камень откатился в сторону.

Конвей вернулся к остальным. И Эсмонд, и Роган были в ярости.

— Кто дал тебе право... — начал Роган, а Эсмонд возбужденно перебил его:

— Ты не должен был им угрожать! Еще немного, и мы бы их уговорили.

Конвей с презрением посмотрел на них.

— Вы хотели войти туда, верно? — спросил он. — Ну вот, ворота открыты, и теперь они как следует подумают, прежде чем тронуть нас, когда мы войдем.

Он расстегнул ремень, на котором висел пистолет, и швырнул его вместе с кобурой человеку, стоявшему на стене. Это был всего лишь жест напоказ, потому что под комбинезоном он на всякий случай спрятал маленький пистолет, заряженный наркотизирующими иглами, — но на искарианцев это должно было произвести хорошее впечатление.

— На вашем месте я бы сделал то же самое, — сказал он остальным. — И еще я бы отослал людей. Там, в городе, нам не будет от них никакой пользы, а вред может быть. Скажите им, чтобы принесли из снегоходов наши товары и одну рацию, а потом пусть возвращаются на корабль и будут наготове.

Роган что-то проворчал. Ему не понравилось, что кто-то взялся командовать вместо него. Но в том, что предложил Конвей, был смысл, и он передал его приказание своим людям. Потом он швырнул ружье одному из воинов. У Эсмонда ружья не было. Люди пошли назад, к снегоходам.

— Запомните, — сказал Конвей, — вы никогда не слыхали ни про Конну, ни про его сына.

Остальные кивнули. Потом они двинулись вперед, вошли в город, и каменные ворота за ними закрылись.

Старик ждал их, и вместе с ним — что-то вроде почетного караула из пятнадцати рослых воинов.

— Я Кра, — сказал патриарх. Он вежливо подождал, пока Эсмонд и Роган не назвали себя, и потом сказал: — Идем.

Караул построился. Люди с Земли двинулись по улице города — наполовину гости, наполовину пленники.

Улицы были узкие, кривые и неровные, они шли то в гору, то под гору. Местами свистящий ветер вылизал их до чистого льда, местами намел сугробы. Теперь Конвей видел, что все здания здесь — из массивного камня, но за многие столетия на них наросла холодная, сверкающая ледяная броня, в которой только для дверей и окон были пробиты отверстия.

Жители города толпились вокруг, глядя на проходящих мимо пришельцев.

Это была странно молчаливая толпа. Мужчины, женщины и дети, старые и молодые, все крепкие и статные, как деревья в горах, с огромными черными зрачками и светлыми волосами, мужчины — в шкурах, женщины — в юбках из грубой шерстяной ткани. Конвей заметил, что женщины и дети держались отдельно от мужчин.

Все молча стояли и смотрели. В их молчании было что-то тревожное. Потом какая-то старая женщина издала пронзительный скорбный вопль, его подхватила другая, еще одна, и вскоре горестные причитания эхом отдавались повсюду в извилистых улицах, словно сам город горько плакал от боли.

Мужчины стали придвигаться ближе. Сначала медленно — то один делал шаг вперед, то другой, словно покатились первые камешки, предвещающие обвал. У Конвея лихорадочно забилось сердце и пересохло во рту.

Эсмонд крикнул старику:

— Скажи им, чтобы не боялись нас! Скажи им, что мы друзья!

Кра с улыбкой взглянул на него. Потом он перевел взгляд на Конвея и снова улыбнулся.

— Я скажу им, — произнес он.

— Не забудь, — угрожающе сказал Конвей. — Не забудь про большой корабль и его огонь.

Кра кивнул:

— Я не забуду.

Он что-то крикнул своим людям, и мужчины неохотно отступили назад, уперев копья в землю. Женщины продолжали свои причитания.

Конвей про себя проклинал отца: ничего такого в его записках не было.

Неожиданно из круто поднимавшейся вверх боковой улочки с топотом высыпало стадо, которое гнал мальчишка-пастух. Странные белые мохнатые животные сгрудились на тесной улице, издавая пронзительные крики и наполняя воздух своим острым, довольно приятным запахом.

От этого резкого запаха в мозгу Конвея как будто что-то щелкнуло — словно приоткрылось окошко, и он понял, что когда-то уже видел эти улицы, знал звуки и запахи этого города, слышал резкую, отрывистую речь его жителей. Золотистые звезды над головой показались ему до боли знакомыми.

Конвей снова погрузился в тот же призрачный мир между сном и реальностью. На этот раз было еще хуже. Ему хотелось опуститься на самое дно, крепко схватиться за что-нибудь и держаться, пока он снова не придет в себя, но у него не хватило мужества что-то сделать, и он по-прежнему шел за стариком с таким видом, как будто ничто на Искаре не могло его напугать.

Но ему было страшно — он боялся сойти с ума, когда сон становится реальностью.

Капли пота выступили у него на лице и замерзли. Он так стиснул кулаки, что ногти впились в ладони, и заставил себя припомнить всю свою жизнь, до самых первых детских воспоминаний и еще дальше, когда его отец наверняка много раз рассказывал ему об Искаре, одержимый мыслью о том, что он нашел здесь и потерял снова.

Когда сын подрос настолько, чтобы что-то понимать, отец уже не так много говорил об Искаре. Но, по-видимому, дело было уже сделано. Возраст формирования личности — так называют это психологи, когда человек узнает и забывает, что, что он узнал и забыл, когда-нибудь вернется снова, чтобы мучить его.