Александра Баркова - После пламени. Сборник

Гвэтморн стал первым его творением за все века, прошедшие после войны. Маленький слиток металла, вобравший в себя мощь, которой с запасом хватило бы для создания нескольких горных хребтов. Но чего это стоило! Девять звёздных кругов после Песни Мелькор провёл в полузабытьи от боли и усталости. Да и сейчас ещё не вполне оправился. И всё-таки это была победа.

Феанор, как ни был он глубоко сосредоточен, почувствовал чувства друга. В сознании мелькнуло: «Не способен я понять, как же! Более полувека я сам не творил ничего — изгнание и… потом». Мастер отогнал эти мысли: не время. Прошлое — прошло. И в его руках — будущее.

В руках. Феанор наконец решился положить этот слиток на ладонь. И Сила Мелькора обрушилась на него, как в тот час, когда погибли Древа. Но теперь нолдо ждал этого.

«Что ж, я правильно оставил Сильмарили в кабинете. Им не место здесь сейчас».

Феанор держал в руках гвэтморн, но ему казалось, что это не слиток металла, а — зеркало. Как зеркалом были Сильмарили. Но, давая жизнь Алмазам, Феанор переливал в них всё благое, что было в нём, а теперь… Теперь он, держа гвэтморн в руке, видел все свои качества, которые принято называть дурными.

«Дурными? — спросил его гвэтморн.— Ты сам считаешь их дурными?»

«Нет. Это часть меня. Никто не властен указывать мне, каким мне быть. Нет в Эа сущности, ради которой я изменю своей природе».

«Ты мой мастер,— ответил гвэтморн.— Начинай работу. Я жду».

Мелькор почувствовал, что металл принял Феанора. Ему даже не требовалось смотреть на нолдора, чтобы понять это.

— Итак…— едва слышно выдохнул мастер. Его пальцы легко пробегали по слитку, касаясь то там, то здесь,— так музыкант настраивает инструмент. Или слепец — знакомится.

«Я — сила,— говорил ему гвэтморн.— Я напор и мощь, я — упорство, сокрушающее преграды, я мужество и стойкость, одолевающие их».

«Я — сила»,— отвечал Феанор.

Гвэтморн лежал в горне. Нолдо раскачивал ножные мехи, раздувая жар.

Металла было очень мало. Феанор знал, просто — знал , что венец должен охватывать весь лоб, виски, закрывать затылок. Этого слитка не хватит. На сплошной венец не хватит. Что ж, ажурный — это даже красивее.

«Я — гордость,— говорил ему гвэтморн, раскаляясь.— Я превыше всех. Некому в Эа сравниться со мной. Я счастлив этим».

«Некому в Эа сравниться со мной!»,— отвечал Феанор.

Металл багровел, и Пламенному казалось, что раскаляется он сам, что его стремления и помыслы, которые он таил в глубине души, сейчас живым огнём текут сквозь него, текут вовне.

«Я — вечное движение,— говорил гвэтморн.— Я — вечный поиск. Вечная цепь вопросов. Путь наощупь».

«Я — вечный поиск»,— отвечал Феанор.

«Я — осторожность, недоверчивость, хитрость».

«Я — недоверчивость»,— отвечал Феанор.

«Я — одиночество. Холод. Путь без опоры. Опора лишь на самого себя».

«Опора лишь на самого себя»,— отвечал Феанор.

«Я — власть. Сила, которая может покровительствовать — и быть жестокой».

Феанор отошел к стойке с инструментами, выбирая подходящий молот.

«Я — власть!».

Феанор не слышал.

«Я — сила, уничтожающая всех, кто идёт против меня!».

Феанор выбрал молот, бросил гвэтморн на наковальню, примерился…

Звон.

По мастерской прокатился первый долгий глубокий звон.

Звон.

Чистый, долгий, глубокий звон. Словно эхо большого колокола.

Я на миг даже отвлекся — так красив был звон, с которым Рингиль, вылетев из руки моего брата, упал на зеркало мраморного пола.

Но я отвлёкся не больше, чем на миг.

Остриё Рока Огня на волос не доставало горла Финголфина.

Тишина.

Я вслушивался в неё, как в прекрасную музыку, я вбирал её в себя, как в жару пьют воду,— потому что в этой тишине была моя сила.

Потому что эта тишина сказала мне: ТЫ МОЖЕШЬ ВСЁ.

Десятки нолдор застыли, позабыв дышать; отец, бледнее статуи, замер на троне — и я ощутил, что сейчас судьба их всех в моих руках.

Всех. Не только глупца, именующего себя Мудрым.

Я сейчас действительно мог всё. Я мог приказать отцу — и он бы выполнил мою волю, не раздумывая.

Собственное могущество кружило мне голову.

Но я не хотел власти. Я хотел мести.

— Итак, братец,— гулкое эхо подхватывало мой голос,— ты очень хочешь смотреть на меня свысока. Хорошо. Давай. Подними голову повыше.

Ненависть в глазах Финголфина сменилась ужасом, когда я чуть повернул меч и лезвие едва коснулось его под подбородком. Непроизвольно он отклонил голову назад.

— Выше, братец, выше.

Я продолжал медленно поворачивать меч. Затылок Финголфина всё глубже вжимался в плечи.

— И ещё выше,— почти ласково сказал я, ставя меч ребром.

Шея и подбородок принца нолдор превратились в единую линию.

— Вот так. Приятно ли тебе смотреть на меня свысока, брат?

Я видел, как бьётся у него на шее голубая жилка.

Звон.

Мелькор и сам не знал, насколько соскучился по работе. Не по Творению даже, а по такой вот работе — руками. Чтобы — как Воплощённые. Вдыхать горячий воздух, пропитанный запахом металла и угля. Видеть, как летят из-под молота красные брызги окалины. Чувствовать, как через правую руку — от плеча к пальцам — течёт Сила. И молот становится продолжением руки. Каждый удар безошибочно точен. Каждый удар — ласка и утверждение власти. Каждый удар — воплощение Музыки.

Металл поёт — молот отвечает ему.

Когда-то Мелькору с Феанором не раз доводилось работать в четыре руки. Это было легко: они и так понимали друг друга даже без осанвэ. А уж в кузнице и вовсе действовали, как одно существо. Впрочем, не только в кузнице. Когда им случалось фехтовать, выходило то же самое. Никто из них не мог застать противника врасплох. Так что тренировки частенько заканчивались смехом.

…Тёмный Вала не сводил глаз с мастера, предугадывая каждое движение, и мышцы его непроизвольно напрягались в такт взмахам молота.

Он не думал сейчас о том, что, быть может, никогда уже не сможет взять в руки инструменты. Он не вспоминал даже о цели работы.

Он просто слушал. С жадностью — так умирающий от жажды припадает к воде.

Слушал песню металла.

Феанор никогда не делал эскизы к своим работам. Творение оформлялось в его уме, и воплощение его в форме было скорее проявлением , чем созданием . Вот и сейчас — ажурный узор венца был отчётливо виден мастеру, и металл сразу изгибался рисунком.

Гвэтморн был послушен так, как ни один материал не слушался Феанора ранее. Впрочем, Ауле же никогда не пел металл для работы Пламенного. И — Феанор только в годы ученичества работал в присутствии Кователя. Потом ушёл искать своё.