Екатерина Лебедева - Конечная станция — Эдем

— Страна разлагается. Разве ты не чувствуешь вонь?

— Нет.

— А ты принюхайся.

— Надо помыться, – сказал я. — Мамин рецепт всегда выручает.

Тр-рах! — Полли хлестнул меня по щеке.

— Помни, с кем разговариваешь!

Когда они бьют, то смотрят выше глаз, прирастая на силу удара. Иные даже встают на цыпочки. Вода на подоконнике собралась в мутную лужицу и закапала на пол, а с улицы сочился туман — синеватый и белесый от холода. Лампы шпарили прямо в темя, и всё равно казалось, что стоишь в темноте.

***

Фриш засуетился, чихнул — и обернулся.

Задвигался и Алек, давая дорогу тем, кто пробивался сзади, волоча за собой живое и упирающееся. Что там такое? Нас и так чересчур много. Конвоиры подались вперёд и вытянули шеи, разделяя моё любопытство.

Ряды раздвинулись.

— Гуго! — в голосе Фриша прозвучало вежливое удивление.

Парня вытолкнули вперёд.

Он ошеломлённо озирался. На запавших щеках выступил яркий румянец, а губы, наоборот, посерели. Теперь он не выглядел ни покорным, ни заторможенным. Он выглядел как бомба, которая вот-вот взорвётся.

— Поймали на телефонной станции в Грау, — объяснил Хуперт.

Лицо Дитриха осталось бесстрастным.

— Что он там делал?

— Видимо, звонил кому-то. По записке. Этот говнюк её съел. Я хотел отобрать, а он цапанул меня за палец.

Гуго бешено замотал головой. От него разлетались брызги пота, как от взмыленной лошади. Кожа плотней обтянула щёки, а карие глаза с мольбой уставились на меня.

— Ошибка номером! Я сказал, а они говорят: ошибся номером! Понимаете?

— Жаль, — сказал я.

А что тут ещё сказать?

Потрескивающее внимание возросло до предела. Зрачки Дитриха сфокусировались в алмазные свёрла и пробуравили мой лоб.

— Что за номер?

— Девушка. Хотел предупредить, когда приеду. Телефон в гостинице не работал, вот я и попросил выручить. Личный вопрос.

— Личный вопрос?

— Точно.

Занемевшее тело свело от судорог. В ангаре было холодно, как в морозильнике, и только футболисты в трансе могли этого не замечать. Чья-то ладонь погладила меня по спине. Я напряг предплечья и провод ещё сильнее вонзился в кожу, буквально прорезая её. Гуго издавал резкие, хриплые звуки. Он весь трясся и был на грани истерики.

— Я ошибся. Ошибся!

— Да, — сказал Дитрих очень просто.

Он говорил с Гуго, но обращался ко мне. Светлые, без ресниц, глаза смотрели рассеянно, как будто бы в точку, где мы могли найти уединение и обсудить то, для чего не хватало слов.

— Не надо, — произнёс я.

Или не произнёс?

По его сжатым губам скользнула улыбка. Кривоплечий уродец, собравший чаяния тех, кому не светило подняться на вершину горы и похитить солнце. А, может, он думал про молот Тора?

«Помни», сказал Полли. Я помнил, как страшно бывает утром, когда небо ещё черно и медленно синеет на горизонте, истыканном точками бледных звёзд. В этот час даже вещи не имеют названий. Стена, у которой производились расстрелы, выглядела как ростомер. На ней даже имелись отметки. И звёздочки — пятиконечная и шестиугольная, как шутка и как иллюстрация правила, что истинный шутце не должен быть ниже метра восьмидесяти.

Я не дорос всего-то на один сантиметр.

***

Его прикрутили к самому высокому турнику. Навалили топливные брикеты и развели костёр. К концу этой омерзительной процедуры Афрани лежала в глубоком обмороке. Ничего удивительного. Даже я, в общем-то привыкший ко всякому зверству, в какой-то момент пошатнулся от дурноты и смрада, насквозь пропитавшего влажный, туманно-кисельный воздух. И не только я: многие в рядах хвалились харчишками.

— Свиньи!

Трассе задумчиво посмотрел на меня и щёлкнул пальцами.

Мы опять переместились в ангар.

— С ума сойти! — сказал Фриш. — До чего же неприятно всё-таки получилось. Коллер, почему вы меня не послушали? Такой был послушный мальчик.

Наверное, в тот самый миг я и сорвался.

Провод лопнул. Багровая кровь прыснула и разлетелась: калейдоскоп сложился – мозаика. Лоснящийся глаз завращался и выпучился на ножке. Поганый гриб. Споры — пф-ф! ­— вот они, поганое, мерзость, гнусь! Какая-то шавка уцепилась в загривок, я стряхнул её кулаком. Хватит!

Розовое, багрово-красное, чвакающее, влажно плюющееся осколками... Где там Фриш? Уберите это! Они вставали, как драконьи зубы, а я бил в то место, где шевелилось больше всего, где пульсировало это безобразное месиво. Горох. Дрянь. Всё ничего не стоит и жизнь ничего не стоит дырка спросите меня спросите морица если не верите. Это не кувалда а гвоздодёр. И между прочим сильно. Темно и сильно. Сильно, да...

Я упал.

Удары затихли. Не сразу — так затихает дождь. Капли всё реже и падают прямо на голову.

— Берсерк чёртов, — сказал Полли.

***

Картина переменилась. Видимо, меня прислонили к чему-то наклонному. Иначе не объяснишь эту искривлённость пространства, что возникает после нокаута. Хорошо бы уснуть. Плохо, что смотрит Афрани. Хорошо, что пришла в сознание. Плохо, что Полли. Вообще всё плохо.

Дитрих Трассе приблизился и присел передо мной на корточки.

— Что на тебя нашло?

— Это на вас нашло.

«Бэбо ба баф бафбо» — бубы пдебдадились в бодушки. Бф-ф!

В этот момент я заметил Ланге.

Высокий как циркуль, крахмально-белый. Он встал позади Дитриха, держа руки за спиной, сохраняя выражение безучастного невмешательства. Я попытался в него плюнуть. Губа отвисла, и слюна капнула на штаны.

— И вы... Туда же.

— Куда? — спросил он с интересом.

— «Фарбен», — выцедил я (само-собой получилось «Барбен»). — Гений стирального порошка! И почём у вас нынче серия опытов?

— Дорого, — спокойно ответил он. — Ну а как иначе? Сначала мы ввели правило о забое скота. Затем ограничили вивисекцию. Теперь запрещено варить даже ракообразных. Природа сама чистит животных, мы же, высшие звери, культивируем гниль. Вы вообще в курсе, чем я сейчас занимаюсь, а, Коллер? Брюшной тиф. Унтерменши органически боятся прививок. Обратите-ка на досуге внимание на кривую заболеваемости.

— Вы что же — выводите новый штамм?

— Ха! Новый штамм уже давно пирует и процветает. Скажите спасибо расовой толерантности. Я же тружусь над новым антибиотиком.

— Так вы, стало быть, патриот. А деньги идут... другим патриотам.

— Ну да... так.

Патриоты переглянулись. В моей голове пела труба. Больше всего на свете я бы сейчас хотел оказаться в прохладной ванне. Разбитые в кровь губы жутко саднило. От металлического привкуса к горлу подкатывала отрыжка.

— А теперь что?

— Теперь доктор сделает вам укол, — твёрдо и даже сочувственно сказал Трассе. — Не тревожьтесь, не цианид. Мне нужны люди, Эрих, и вы мне подходите. Позже обратитесь к доктору, и он поможет вам слезть с иглы. Вы это уже делали.