Екатерина Лебедева - Конечная станция — Эдем

Ку-ку, ку-ку,

Кукушечка, ку-ку!

Идиллический лунный свет разливался по лужайке и примыкающим к ней оврагам, наполняя воздух мягким серебристым сиянием. Звуки и топот разносились по ветру. Я отчётливо слышал смех и ругательства, и скрежет металла, и тугой шлепок пущенного мяча. Основное оживление наблюдалось у футбольных ворот.

Бритоголовые парни, молодые атлеты, перекидывались мячом с щенячьим задором, которому позавидовал бы любой детдом. Любая колония для малолетних преступников. А, впрочем, кой чёрт, малолетних? В их возрасте я уже драил полы в казарме – без особого пыла, но с полным осознанием собственной мужественности. «Уль-те-рих!» Почему Ультерих — не Ульрих? Поди пойми.

— Дава-а... оп-па!

— Калле, пас!

— Ха-а...

В принципе, можно и убираться. Я увидел достаточно. Но я не мог расстаться с надеждой обнаружить здесь кое-что посущественнее – то, что поможет нам вырваться из этого райского ада без потерь. Неплохо бы отыскать оружие и взвод солдат, которые будут называть меня «мой капитан». Херменли, ты на сдаче? Почему не удвоить ставки? Один пистолет — безусловно лучше, чем полпистолета, вот только загвоздка: у меня-то не было ни одного.

***

Сразу за лужайкой начиналась асфальтовая площадка, боковые края которой исчезали в тени. Большинство окон слабо проблескивали изнутри: видимо, отражая движение в коридорах. В двух или трёх комнатах бренчало радио. Из раскрытой форточки рядом со мной доносился упоительный аромат жареной колбасы. Желудок угрожающе заворчал. За весь этот день я съел разве что бутерброд и таблетку глюкозы, а всё остальное время увиливал от еды, как внештатный танцор пищевого кордебалета.

Дверь. Другая...

В боковой стене имелась ниша с железной дверью и спуском в подвал. К сожалению, лист прилегал так плотно, что не оставалось сомнений — замков, как минимум, два. Умельцы открывают орехи шпилькой. Я предпочитаю стандартный подход.

Наконец, я обнаружил то, что искал — приоткрытую раму, наполовину заляпанную известкой. Резкий запах фекалий и хлорки подсказал, что стоит быть аккуратным. В казарменных туалетах легко напороться на мину.

Лунные лучи задумчиво гуляли по плитке. Из открытого крана журчала вода, обе кабинки раздолбаны вусмерть. Видимо, здесь мочились нитрометаном. Я выглянул наружу. Прислушался – всё ли тихо – и выбрался в коридор, подсвеченный как в больнице: скупо и неразборчиво.

Отсюда проход в подвал выглядел совершенно иначе. Обычная деревянная дверь с обшарпанной щеколдой.

Я потянул ручку и вздрогнул: тишина взорвалась стуком ботинок.

— «Данцигер»! Эй, Мокке, ключ у тебя?

— В сумке. Карман.

— Где?

Я стремительно нырнул в проём и захлопнул дверь прямо перед тем, как эти двое промчались мимо, бухая подошвами своих говнодавов. Уф! Рубашка на спине взмокла от пота. Поразительно, откуда у них столько бодрости? Поразительно, откуда у меня столько вопросов? И до чего же я вымотался и хочу есть. Жрать! С ума сойти, как я хочу жрать. Трудинспектор Коллер встряпался в неприятности, возомнив, что он Рюбецаль, в то время, как люди компетентные, понимающие в жизни и с большим профессиональным опытом полагают, что он просто-напросто тупое маз...

Колено упёрлось в ящик.

С грохочущим сердцем я отодвинул крышку. Наклонился, присматриваясь. В ящике лежали брикеты. Обёрнутые вощёной бумагой, они походили на свёртки глины — садовой глины, смешанной с землёй и песком.

Вот только это была не глина.

В соседнем ящике нашлись запалы, таймеры и зажимы. В коробке из-под сахара я откопал небрежно свёрнутый детонационный шнур. Везде бардак. Зажав в зубах фонарик, я повертел один из бледновато-жёлтых кусков, поскрёб его ногтем, но так и не смог разобрать маркировку. Гексоген? Октоген? Или то новейшее сверхплотное вещество, название которого мог выговорить разве что специалист по лечению заикания?

Ну да как бы то ни было...

Ку-ку, ку-ку,

Кукушечка, ку-ку!

***

Закончив монтажные работы, я понял, что смертельно замёрз.

От земли и неба распространялся космический холод. Чёрная безграничная твердь ощущалась затылком, я чувствовал собственную малость — насекомое бесцельно ворочается в грязи, раздвигая корни лапками и жвалами. Выражение «вконец околел» означает смерть. Холод смерти. На моих ладонях остались жирные, будто масляные следы. Я попытался стереть их пучком травы, но потерпел поражение.

Который час?

Два часа ночи. Стрелки слабо фосфоресцировали.

Запрокинув голову к небу, я слушал особый звук, с которым планета преодолевает пространство. Мне не хотелось возвращаться в «Эдем». Ночью подмывает снять с себя кожу, как змеиную шкуру, и ни о чём не думать – больше никогда ни о чём не думать. Афрани умоляла меня быть осторожным. Я не люблю обязательств, но что-то в её голосе меня тронуло.

Получилось ли у Гуго передать сообщение?

Задание, на первый взгляд, нетрудное, но парень и не шпион. Я видел, как ломаются люди, отступая от прежних привычек. Утром они посмотрят ему в лицо. Весёлые ребята. Мастера на все руки, виртуозы паяльной лампы. Нет-нет, на месте Гуго, я бы не вернулся в «Эдем». Я пошёл бы пешком по грунтовке от Грау до одной из тех деревень, что притаились в отрогах Альп, до одной из тех разбросанных деревушек, в которых и имени-то не вспомнишь, где дни исчисляются месяцами, а зимой наметает столько снега, что кирху откапывают лопатами.

На юге деревья выше и кожица у листьев глянцевая, как у плодов граната. Я сказал «граната»? Странно. На юге дороги уже, а поля яркие, зелёные, густолиственные от влажности, и земля тоже другая — бархатная, мягкая, так и рассыпается в пальцах. У нас такой не бывает. Горы да луговина. Да лес, чем выше, тем суше, хотя некоторые умудряются селиться и там. Кому что нравится. Славный навозный жук, сказал Мориц. Поглядите, болтает чушь. Я болтаю чушь? Ну не я же. Ты лучше заткнись, сказал я. Лучше фукни в противогаз. Что бы ты ещё знал, ничего ты не знаешь, и все вы не знаете ничего. Ничего. А я, может быть, женюсь и куплю себе дом где-нибудь на самой горной вершине.

— Бетци. Или...

Господи, я что — сплю?!

***

Воздух переменился. Из темноты потянуло опасностью.

Я оглянулся.

Никакого движения в гаражах. Белое здание пансионата размытым пятном заслоняло ворота и кордон с шевелящимся лучом ручного фонарика. Я находился с другой стороны, и ваза мешала мне разглядеть, что происходит у птичьей купальни. Где-то скрипнула ветка.

Совсем близко.

Вот так оно и бывает. Распустишь мысли и сам не заметишь, как угодишь в капкан. Спокойно, главное, не суетиться. Я торопливо пополз вперёд, замирая при каждом шорохе, чувствуя, как мокрая ткань прилипает к лодыжкам.