Екатерина Лебедева - Конечная станция — Эдем

Чёрт знает, зачем.

Мне казалось, что вокруг кварц и обломки слюды. Ветер звучит громко как колокол — бом-м, бом-м, колючая проволока, заграждения, взвизги шрапнели — и снова лес, огонь, облака. Я положил Полли в траву, а рядом примостил Трассе. Они были почти одного роста. Потом я сел и стал смотреть на костёр, из которого уже не доносилось ни звука. Только этот шорох скребущей бумаги и скворчание масла, лопающегося на сковородке.

А потом кто-то тихо произнёс рядом со мной:

— Эрих?

***

— Привет, — сказал я.

Нужно было подняться, и я поднялся. Карл терпеливо ждал, пока я встану на ноги. Он, должно быть, вылез из той самой машины, что звенела сигнализацией. Слава Богу, он её выключил.

— Брось пистолет, — приказал он.

Потом улыбнулся и сказал уже чуть человечнее:

— Откуда ты вообще достал эту дрянь? Слабая пружина, на каждый третий осечка. Изначально дерьмовая модель. Брось её, Эрих. Сейчас же.

В руке он держал «Хенкер», направленный мне прямо в живот.

— Ладно.

Пистолет полетел в траву. Я даже испытал облегчение. Судя по выражению лица Карла, я поступил правильно.

— Вот так. У тебя неплохой глазомер, но замедленная реакция. Стрельба из пистолета — не твой конёк. Ну ты и дел наворотил, дружище!

— Испортил тебе дела.

Он опять покачал головой. Худой и загорелый, в своём дорожном костюме, почти как кузнечик.

— Да уж. Здорово накуролесил, старый бродяга. Теперь будет сложно унять шум. Этим журналистам только дай повод, растрещат до пограничных столбов. Если бы я знал, чем обернется... Но я-то хотел как лучше. Понимаешь, Эрих? Как лучше.

— «Ультерих»?

— Брось, — он поморщился. — Не говори глупостей! Мы с тобой достаточно поиграли в индейцев. Я хочу жить хорошо, Эрих, я всю жизнь провёл в ожидании, нам говорили: «Завтра, завтра, завтра». Ну да, мне сделали предложение. Я не реваншист, ты знаешь, и никогда им не был. Это вопрос дела. Дела решаются в кабинетах, но их отголоски слышно на улице. Такие, как Трассе, никогда не переведутся.

— И ничего не меняется?

— Ничего.

— Ничего...

Мы опять стояли посреди пустынного плаца. Вокруг догорали иллюзии, и я знал, что Карл мне не врёт, а трезво и спокойно глядит в темноту. Мне всегда нравилась его уверенность.

— Потому ты и направил меня в «Эдем»?

— Никто другой мне бы не подошёл. Раз уж Йен заварил всю эту кашу с расследованиями, подозрениями, спецслужбами, этими вечными перетряхиваниями в старом чулке. Я оборудовал себе место под солнцем, Эрих. Разве я так уж много хотел? Дитрих переправил бы тебя в резервный лагерь, и ты тоже нашёл бы себе место под солнцем.

— Ты обо мне позаботился.

— Ещё нет.

В широко расставленных тёмных глазах я прочёл искреннее сожаление. Теперь его лицо было бледным, несмотря на загар, губы крепко сжаты. По крайней мере, он не говорил о гуманности.

— Сейчас?

— Да.

Дуло «Хенкера» едва заметно качнулось, подтверждая: «да». Я сглотнул и закрыл глаза. Я ожидал услышать щелчок, но звук оказался громче. Он прогремел в стороне от меня, и когда я открыл глаза, Карл уже падал, запрокидываясь назад. Вместо его носа зияла дыра.

Я развернулся и увидел Полли, держащего мой пистолет.

***

— Хайль, старичок!

Я не ответил.

Мне казалось, что я встретил Полли совсем недавно. Или бесконечно давно. Над овалом пустого лица ерошились короткие волосы, а кожа была влажной и белой. Одна нога лежала под странным углом и стремительно распухала. Он положил к себе на колени голову Дитриха Трассе и смотрел на меня прозрачным взглядом живого утопленника.

— Это был твой друг? — он кивнул в сторону лежащего Карла.

— Да.

— Дерьмовый друг.

— Не тебе судить.

— Он бы пристрелил тебя сразу. А я?

— А ты — говнюк.

Я надеялся, что Афрани не выглянет из вагона. В горящей машине что-то лязгнуло, чмокнуло, сноп воздуха подтолкнул меня вперёд. Кожа на спине начинала спекаться. Случайно пролетевшая искра грозила поджечь штаны.

— Хайль!

— Сам ты «хайль».

Он рассмеялся сквозь зубы, покачивая голову Трассе так осторожно, как будто тот крепко спал. Безмятежности его взгляда мог позавидовать даже ребёнок. Я не завидовал. Состояние шока рано или поздно заканчивается, и когда отрезвление набрасывается с учетверённой силой, боль просто разрывает тебя изнутри.

— Вы всё просрали. Слышишь, старичок? Ты и твои дерьмовые друзья-приятели. Вот человек, который бы мог всё спасти! Иногда нужно сжечь дом дотла, чтоб начать заново. Он обещал, что мы вернём всё, что вы потеряли. Мы вернём себе всё! Для этого нужна только воля. И сила духа. И никаких мудацких гостей!

— Так только кажется.

«Вальтер» нервически дёрнулся. Но мне было наплевать. Пора было заканчивать этот спор даже ценой новой дырки в пупке.

— Этот человек, — он говорил шёпотом, но я слышал этот шепот даже сквозь гул огня. — Это был сверхчеловек! Ты думаешь, всё уже кончилось? Думаешь, если ты убил его, всё уже кончилось? Думаешь, ты лучше нас знаешь, как жить?

— Ни черта я не знаю.

— Правда, — кивнул Полли. Его лицо горело как факел. Он улыбнулся, и я увидел мальчишку в сиротском приюте. Идиота, готового совершить новый и страшный идиотизм. Он вложил дуло в рот, вынул, крикнул: «Ультерих!», вложил опять, зажмурился и нажал на крючок.

Пистолет дал осечку.

Тогда он лёг обратно в траву и заплакал.

***

Я перенёс его на платформу и уложил в тени, перевязав ноги, как мог. Одна из старушек подложила ему под голову свёрнутый плащ. Она хлопотала над Полли, как над собственным сыном, пропавшим где-то под Йеммером.

Мне он тоже кого-то напоминал.

— Всё закончилось? — спросила Афрани.

— Может быть.

Грибовидное облако чёрного дыма оторвалось и медленно поплыло к верхушкам гор. В соснах шумел ветер. Минные поля по обеим сторонам от дороги колосились как пастбища. В принципе, земля здесь не так уж плоха. Если выковырять все эти кукушкины яйца и сделать рекультивацию, можно опять развести хозяйства и поставить теплицы.

Я отёр с лица пот — пепел и крошки угля. Под ногтем розовели ошметки чужой плоти.

«Мы вернём себе всё», — выкрикнул Полли. Именно так рассуждает щенячья юность. Глядя на альтенхайм , мрачно рассевшийся на платочках по насыпи, трудно поверить, что человечество не исчезнет. Однажды это случится быстро и просто. Стоит лишь истребить в себе человечность.

— А у вас дыра на штанах, — тихонечко проговорила Афрани.

В самом деле. Это навело меня на полезную мысль.

— Послушайте-ка, Афрани... — начал я очень хитро и, как мне показалось, продуманно.

Она повернула ко мне своё оживлённое личико.

— Вы вот тогда обмолвились про свою фамилию. Мол, мне её не произнести. На редкость сильное заявление. Спорим, что это не так?