Екатерина Лебедева - Пасифик [СИ]

Пасифик! Я не могу!..

Из последних сил он извернулся и, внезапно ухнув вниз, засадил плечом вполоборота, вкладывая в удар слепую и яростную мощь раскручивающейся пружины. Не ожидающий подвоха Франц откачнулся назад. Хаген толкнул ещё, отчаянно вывинчиваясь, скидывая с себя удушающий хомут и цепкие пальцы, защипнувшие одежду. Захват разомкнулся. Освободившаяся грудная клетка наполнилась воздухом. С резким выдохом Хаген сложился, заехал шишечкой локтя по чему-то твёрдому — о, какая боль! — и метнулся вбок и вперёд, расталкивая оторопевших мастеров.

— Вот же дерьмо! — изумлённо воскликнул Франц, бросаясь следом.

***

Шёл второй час ночи.

Точнее, шесть минут третьего. Шесть минут третьего дыхания, открывшегося после второго.

Самой тягостной и неудобной была необходимость сохранять тишину — опираться на стопу так, чтобы не заскрипеть подошвой, не шаркнуть о плиты — чуткие локаторы Франца улавливали каждый шорох. Он был совсем рядом — Хаген слышал его тяжёлую поступь, посапывание, шелест одежды — охотник не пытался скрываться. Время от времени он начинал говорить. А потом прибавлял ходу, и Хагену приходилось выжимать остатки сил, чтобы оставаться впереди.

Если он ускорится, я труп. И если нет. В любом случае.

Сейчас их разделял один поворот. И преследователь неуклонно сокращал расстояние.

— Йорген, — позвал Франц. — Остановись. Подожди своего капитана!

Хаген моргнул. Слёзы набухали сами, затуманивая обзор. Наверное, это и есть туннельное зрение. Тьма сгущалась по краям, скашивая взгляд, он мог видеть скачущие пятна, будто пришпиленные к сетчатке помпоны делали рывок, перекатываясь на новое место.

— Не беги, а то упадёшь. И не сможешь подняться.

Что верно, то верно.

— Мудак! — бросил Хаген через плечо. — Какой же ты мудила!

Франц засмеялся.

— Я тебя вижу. Солдат, я тебя вижу!

— Знаю, — сказал Хаген.

Он не стал оглядываться, заметив впереди кое-что любопытное. Лестничный подъём, отделённый приоткрытой дверью. Достаточно прочной, чтобы выдержать натиск. Конечно, всё это имело смысл лишь в том случае, если на обратной стороне была задвижка, или скоба, или крючок.

Если я побегу, то рассыплюсь. Если нет — он меня убьёт.

Он рискнул и побежал, и был вознаграждён рычанием Франца, глухо стукнувшегося в закрывшуюся перед его носом дверь.

***

Где же я? Заблудился?

Если верить внутреннему компасу, он всё ещё плутал где-то в Главной башне, ближе к переходу и, поднимаясь, этаж за этажом, отрезал себе пути к спасению. Франц остался позади, отделённый парой лестничных пролётов. Скачки с препятствиями. «Делаем ставки на победителя! Смотрите — вопреки прогнозам, вперёд вырывается тёмная лошадка, на полкорпуса обходит фаворита, но получает травму и рискует сойти с дистанции, так и не достигнув финиша…»

«Ублюдок, животное, чуть не сломал вторую руку», — подумал он опять, кривясь от жалости к себе и отвращения, вытекающего из собственной глупости. Идиотизма на грани фантастики. Безопасное место? Какой ещё нужно получить урок, чтобы понять, что в Райхе нет безопасных мест? Так просто, кр-рак и вдребезги. Входит в привычку. Цирковой номер, братья-акробаты: Гипсовое Чудище и Бесконечно-Ломающийся-Лунный-Йорген. Хрупкий как дрезденский фарфор. Что такое «Дрезден»? Где это? Ложная память.

Но я видел… Что я видел?

Взлетающие над башнями и башенками тонкие ажурные шпили, и бронзовых воинов Хофкирхе, золотые шары на крыше смотровой площадки Хаусманнстурм, потемневших от времени бородатых сатиров, подпирающих фасады Цвингера, лёгкие подвесные мостики с решёткой из двойных переплетённых ромбов… Был вечер, и в стёклах фонарей отражалось покрасневшее небо, и ветер, дующий с Эльбы, отдавал холодной осенней горечью…

Ведь это же не Пасифик?

«Я хочу вернуться! — прошептал он, чувствуя влагу на ресницах. — Пожалуйста! Верните меня обратно. Хоть куда-нибудь. Только прочь отсюда! Я больше не могу здесь быть!»

И словно в ответ — жестокая насмешка — услышал знакомое туп-туп, скрежет тракторных протекторов. Его личное привидение, взбесившийся командор Франц Йегер преодолел ещё один лестничный пролёт и намеревался идти дальше. Идти до конца. Заарканить тёмную лошадку и доскакать на ней до финиша.

А потом перебить хребет.

— Йорге-ен! Где ты, солдат?

Как близко!

«Да пропади ты пропадом!» — бессильно пожелал Хаген, прибавляя ходу. Левая рука висела плетью, он помогал себе правой — ещё не слишком ловкой, но уже, как выразился бы Кальт, вполне боеспособной. Вот только одной руки было мало. Разве что вложить в неё тот самый восьмизарядный «Кригер». Или пистолет-пулемёт «Штейр» с возможностью ведения непрерывного огня и автоматическим прицелом. Не помешала бы также наступательная граната… И какое-нибудь устройство для телепортации, когда вся эта музыка не сработает.

Если бы предоставился второй шанс, я сделал бы всё иначе. С самого начала!

«Жалеть о сделанном — обезьянья привычка, — предупредил знакомый голос, прочно обосновавшийся за левым плечом. Голос того, кто ни в чём себе не отказывал, руководствовался здравым смыслом и представлением о результате. — Не морочьте себе голову, эмпо-эмпо-техник!»

Все сожаления позже. Основная задача — дожить до утра, до пяти-сорока пяти, когда упрямый доктор Зима откроет глаза, вылезет из транспортировочной капсулы, шуганёт конвой, наградит парамедиков дрессированной шаровой молнией, сам сядет за руль и устремит чёрный бронефургон Улле прямиком в «Моргенштерн».

***

И всё-таки — где я?

Он двигался по сумрачным коридорам мимо занавешенных зеркал, среди теней, каждая из которых имела свою неправильность — слишком острый угол, дикий градиент, рассеяние, плотность… Все предметы стали неузнаваемы. Он вдруг забыл, как называется белое, продолговатое, вытянувшееся в углу, и проследовал мимо, брезгливо стряхивая со щеки липкую паутину сквозняка.

Холодно! Он подул и без удивления проследил за облачком пара, тут же растаявшим в темноте. Сквозь неплотно заклеенные окна просачивался лунный свет, образуя на стене ровные квадраты. Это тупик. Даже исчезновение шагов за спиной казалось закономерным, и с чувством, смутно напоминающим облегчение, он увидел впереди тёмную перегородку, заколыхавшуюся при его приближении.

Западня? Конец пути?

Осторожно отодвинув тяжёлую ткань, он скользнул в комнату и поразился уюту, варварскому тряпичному великолепию, застилающему кровать… Нет, не кровать, а ложе. Мягкое бархатное гнездо в багровых тонах, и тут же шёлк, и кружево, и шерстяная клетка, и негритянские маски в ковровых ромбах; и обязательная лампа с зелёным абажуром, стакан брусничного морса на прикроватной тумбочке, поблескивающая ртутная полоска поднимается по молочной шкале, преодолевая красные температурные отметки… Зелёный и красный — самый опасный. Не считая литеры L.