Кирилл Берендеев - Поход Мертвеца

– Как же тут тихо, – произнес Сиромах, – даже собаки не брешут. Удивительное место.

Наемник хотел сказать насчет волков, вой которых был бы уместнее в лесу, но вовремя сдержался. Вдруг заметив за собой, что начинает заражаться этой семейной боязнью лишних слов, неверных знаков и невольных желаний. Запалив огонь, ушел подальше с дороги и стал ставить силки, рассчитывая назавтра поймать любопытного зайца или тетерку. И хоть запасов строганины да вяленого мяса в возке предостаточно, но лучше побаловаться свежатиной.

Когда возвращался, заметил внезапно как из-под земли выросшего мальчугана. Мертвец думал, тот давно ужинает, а вот оно как, бродит.

– Ты охотишься?

– Что ж ты от костра убежал? – вопросом на вопрос ответил наемник.

– Не могу я все время в возке сидеть. Тошно и голова болит. А тут… так хорошо, аж в глазах искры. Я попрошу маму, чтоб хоть на козлах ехать. А можно с тобой в седле? Я ни разу…

– Пойдем к костру, тебя, небось, обыскались.

– Мама знает, что я в безопасности. Она обряд провела. Так ты сейчас охотиться будешь?

– Нет, дичь сама в веревках запутается. Если повезет. Утром поглядим, будет у нас что на обед свежее.

– У дяди мы кроликов ели, и фазана раз. С виноградом. Ты пробовал?.. И зря, очень хорошо, и еще под брусникой тоже очень даже. У дяди много чего было, он сам разводил. Жалко, папа с ним рассорился вдрызг, так что пришлось съехать. Дядя нам помогал, втихую от папы, но потом они поругались окончательно, и нам пришлось еще раз съехать. Ты ведь видел, где мы жили.

Наемник поставил последний силок и кивнул мальчику, взял за плечо – наше дело сделано, пойдем к костру. Тот едва заметными отблесками мелькал саженях в семидесяти, Мертвец не ожидал, что так далеко заберется, тем более встретит там мальчугана. Сиромах оглянулся на проделанную работу.

– А мне можно будет потом поставить?

– Почему нет? Попробуй, конечно. Скажи, – вдруг пришла в голову шальная мысль, – а отец, он с чего поругался с дядей?

– Да он и с тетей тоже, со всеми мамиными родичами. Говорил, живут в грехе и, того хуже, неверии. Папа у меня в этом очень суров и строг ко всем. И к себе особенно. Всегда говорил, что неверие разрушает душу и разъедает разум. Тем более, когда знаки повсюду и постичь их так легко. Он большой чтец всяких знаков и знамений, и прежде, в Урмундской республике, этим знаменитый был… Хотя да, нас оттуда выгнали тоже. Но ведь за правду выгнали, обидно, конечно, что так, но это еще и испытание, – Сиромах силился повторить слова отца, но получалось не очень, он и сам это чувствовал, а потому быстро смолк. Некоторое время через чащобу они продирались молча, мальчику куда проще идти – невысокий ростом, он нырял под завалы и вскарабкивался на повалы, а вот наемнику, потерявшему звериную тропу, по которой добирался до полянки, пришлось непросто угнаться за ребенком, враз ставшим непоседой.

– А ты сам о дяде с тетей что думаешь?

– Папа погорячился. Добрые они и… и правильные. Ну да, одни живут, но она ведь весталка, а он торговец, все время на кораблях, то в Урмунд, то обратно, где уж тут жениться-то. Так и говорит, ждать меня только сестра будет, остальные не выдержат. Зря папа с ними так сурово. Но в чем-то прав, они совсем без веры живут, это нельзя. И меня почти в город не выпускали, только с няней или кухаркой. Но ведь скучно, как будто не понимают. Да и тогда мне хорошо было. Не как сейчас.

– А когда в тебе второй появился?

– Ты так точно подметил, второй появился. Не знаю точно, но уже когда в Утху переехали.

– Как ты его ощутил?

– Будто… это как горячка или что-то такое же. Ну вот бывает так – сидишь, играешь, один или с мамой или рассказываешь о чем, а вдруг на тебя страх такой нападает, что ни бежать, ни спрятаться. Как камень становишься, мама говорит, у меня глаза круглые и большие как плошки. И весь белею. А я внутри, я точно от себя самого отодвигаюсь. Будто я и не я сразу. Не могу рассказать как, слов не подберу, страшно, жутко, выбраться хочется и… еще больше страшно, когда совсем все пропадает, как занавеска задергивается, душно становится и еще холодно. А потом я очухиваюсь – но уже когда прошло. Мама рассказывает что было. Сперва такое на час, два, а вот теперь на день или больше даже. Ко мне лекари разные ходили. Сперва тетя приглашала, а потом мама сама отыскивала. А после папа, но кого нужно, так и не отыскал.

– Он искал кого-то определенного?

Сиромах задумался.

– Наверное. Когда со мной все в порядке, он водил с собой, показывал меня жрецам разным, гадателям, провидцам и спрашивал, знаю ли я его или он меня. Вот так начиналось. Но теперь уж в монастыре вылечат, папа сказал, там наверняка…

– Сиромах, ну наконец-то. Мы тебя обыскались, хоть бы слово сказал. Куда ж ты в такую темень.

– Мам, а мы с наемником силки расставляли, завтра на обед кролик будет. Или заяц. Он мне обещал.

– Кто, кролик или заяц? Милый, садись, обними маму.

В силки никто не попался. Но и без этого Сиромах остался доволен, он получил разрешение забраться на козлы и ехал вместе с отцом. Озирался, долго просил и наконец получил возможность править лошадкой, на ухабе едва не свалился в лужу, словом, вел себя как самый обычный парнишка его возраста. Болезнь если не отступила совсем, то затаилась очень глубоко и не виделась даже в обычно бледном, невыразительном лице, сейчас он раскраснелся, несмотря на начавшийся холод, и понукал «милую», пока Повед не отобрал вожжи и не остановил обтереть уставшую животину.

За ночь сильно похолодало, ударил морозец, несильный, но разом сковавший бесчисленные лужи хрустким прозрачным льдом. Лошади тащить возок стало куда легче, а потому она сама поспешала, часа за три после отправки они прошли не меньше десяти миль. Кочки и бугорки на дороге выморозило, покрыв инеем, ветер еще немного усилился и теперь расходился по верхам, стряхивая снежную пыль на меха путников. Лес же, постанывая, поскрипывая, будто отвыкнув от морозов, недовольно шевелился под натиском борея, но внутрь почти не пропускал. Да и дорога запетляла, огибая то один едва заметный холм, то другой, избегая оврагов и стариц близкой речушки, журчавшей неподалеку, не давая ветру спуститься и пробрать до костей.

Мертвец снова уехал на несколько миль вперед, теперь его, как ни приглядывайся, за бесконечными поворотами не видать стало. Наконец, когда светило, прорвавшись сквозь завесу ветвей, стало сушить пригорки, появился и попросил остановить возок. Впрочем, тот и так стоял, лошадь отдыхала после гонки, устроенной Сиромахом.

– Я постараюсь недолго задержаться, но вам лучше пока оставаться здесь и поджидать меня. Если кто на дороге вдруг появится, не обращайте внимания.

– А кто должен? – встревожилась разом Байя.