Дарья Беляева - Болтун [СИ]

Спорим, моя Октавия, что ты не слышала об этих убийствах в те времена, когда они совершались. Они не были интересны людям, которые страдали разве что от недостатка гольфа и избытка свободного времени.

В другие времена, когда война была в самом разгаре, ты могла знать несколько другую версию событий. Как и большинство людей.

Хотя с раной я справился, промыл ее озерной водой, перевязал куском рубашки того человека, я знал, что дело плохо. Я потерял свою анонимность, следы борьбы были очевидны, и теперь мое ранение говорило за меня.

Ту ночь я провел в лесу, я лежал в овраге и смотрел на звездное, охваченное ветвями, паническое небо. Я не мог спать думая о том, что некому продолжить мое дело.

Я никому не оставил сведений об истинной природе мира.

Наутро мне стало хуже. Как ты понимаешь, худшее, что может случиться с человеком — заражение. Последний путь, оставленный богами для скверны.

Я чувствовал жар, хотя он ощущался и не так, как жар посланной твоим богом лихорадки. Тело мое едва меня слушалось. Но я знал, что здесь меня найдут. Я хотел сохранить свою жизнь, не как зверь, но как художник, спасающий свой картину.

Дрожавшими от жара руками я достал записку Дарла. Я всегда носил ее с собой, потому что никогда не знаешь час, когда пригодится план С. Пальцы мои оставили на записке хлопья запекшейся крови. Из-за рассветного марева, а может из-за слабости, я едва смог прочитать адрес, но когда я закрыл глаза, он горел у меня под веками.

Она жила в приграничной области между нашей страной и италийскими землями. Я знал ту местность, к тому времени я знал практически всю нашу область и ее ближайших соседей.

Идти до туда нужно было часов восемь. Может быть, десять, потому что пробираться я должен был по лесу, не выходя к дорогам.

В тот момент, когда я, шатаясь, встал, я знал, что справлюсь.

Часов через пять меня посетили первые, робкие сомнения.

Через семь часов я был уверен в том, что умру. Меня терзали видения и колотила дрожь. Иногда я не мог идти, но тогда я решал двигаться как-то иначе, к примеру ползти или рывками бросаться вперед.

Можно было оставить чемодан, но я не мог. Там были мои сокровища, куски головоломки.

Я не помню, как добрался до дома женщины, составлявшей мой план С, оставленный Дарлом. Но скажу тебе то, что узнал много после. Дом ее стоял недалеко от автозаправки, на отшибе. Это была низкая, бедная, но ухоженная постройка, когда-то являвшаяся хозяйственной.

В ту ночь, я помню, меня ослепила красно-зеленая вывеска бензоколонки, и мне захотелось кричать от боли, которую она мне причинила. Сначала я подумал, что мне туда, и решил, что я никак не смогу этого перетерпеть. Затем наткнулся на забор, за которым вроде бы скрывался жилой дом. По крайней мере, он производил какое-то подобное впечатление. Хотя на дом это здание было похоже лишь условно, на веревке висело белье и сходили вниз провода, по которым шло ворованное электричество.

Я подумал, что если это не План С, то мне до него уже не добраться. Я ввалился в ее дом, упал еще прежде, чем увидел ее. Лицо ее было темным, черты неясными. Где-то плакал ребенок.

Затем где-то еще неделю чернотой было покрыто и вовсе все.

Теперь ты знаешь ее под другим именем и несомненно угадаешь, о ком я говорю. В те времена она редко надевала на себя что-нибудь, кроме вуали. Дейрдре, к которой меня отправил Дарл, была проституткой. По крайней мере, когда я начал осознавать хоть что-то, я слышал ее мужчин и их разговоры. Они приносили ей не только деньги, но и книги. Ими было заставлено все.

Никакого ремонта здесь не было со времен последних легальных хозяев постройки. От холода бетонных стен не отделяли меня даже обои, штукатурка на потолке растрескалась, а старый телевизор с одной сломанной антенной использовался исключительно как подставка для книг.

Тем не менее, всегда было чисто. В доме было три комнаты, таких крохотных, что я представить себе не мог, для чего их использовали раньше.

Первым делом, придя в себя, я проверил свой чемодан. Он оказался при мне, под кроватью. И хотя меня терзал страх, что Дейрдре все знает, у меня и мысли не было сбежать или причинить ей зло. Я был благодарен ей. Она, однако, со мной не разговаривала. Дейрдре приходила ко мне в комнату, чаще всего обнаженная, ставила еду, воду или лекарства, бинтовала мне раны, но я ее при этом словно бы совершенно не интересовал. У нее были длинные, черные когти, внушавшие мне почти мистический трепет. Она управлялась с ними удивительно ловко, ей не составляло труда перебинтовать меня, ни разу не поцарапав. Я понятия не имел, как такое возможно.

Прежде я не видел ведьм. Иногда Дейрдре приходила ко мне с ребенком, когда ее дочь не спала. У девочки этой, совсем крохотной, были коготки, как у котенка.

Тогда я впервые понял, что принадлежность к народу, это не столько ментальность, не столько дар, сколько физиология. Анатомия, как сказал один небезызвестный психоаналитик, это судьба. Несмотря на то, что разные народы способны иметь общих детей, мы изменены на самом тонком уровне. Мозг мой работает так, как надо с самого детства, а ведьмы уже рождаются с крохотными коготками.

Как я ни пытался с ней заговорить, Дейрдре было не до меня. Мне оставалось только рассматривать ее. У Дейрдре была смуглая с золотистым отливом кожа и совершенный в своем изяществе стан, однако лицо оставалось скрытым всегда. Я задавался вопросом, каким образом она видит из-под вуали, почти так же часто, как много лет спустя Марциан.

Однажды я спросил, можно ли мне почитать, и она кивнула. Множество книг, башнями возвышавшихся в моей, и не только в моей, комнате, принадлежали самым разным эпохам и затрагивали самую разную тематику. От сонетов до квантовой механики, от пособий по рукоделию до грамматики языков запада, здесь было все. Если в дурдоме я, в основном, читал книги по психологии, то в этой крохотной комнате я, пожалуй, узнал больше о теории и истории человеческой культуры, чем где-либо и когда-либо еще.

По крайней мере, скучно мне точно не было. Состояние мое улучшалось с каждым днем, и я знал, что вскоре мне придется уходить. Но я боялся. Боялся даже выйти из дома Дейрдре, мне казалось, что меня тут же найдут. И хотя пережитый стресс благотворно сказался на моем разуме, и я больше не видел мир, как изменчивую головоломку, я тем не менее не знал, куда мне двигаться дальше, и как мне не попасться полиции.

И, моя Октавия, не будем упускать нечто важное. Я провел пять лет на улице, а перед тем — пять лет в дурдоме. Место, где была кровать, но не было расписания, казалось мне самым удивительным на земле.

Конечно, вскоре я должен был уйти. Я знал это, но все же чего-то ждал. Я играл с Дейрдре в «кто первый сдастся», хотя это было чудовищно невежливо с моей стороны. И первым сдался я. Когда я без труда смог подняться с кровати, мое желание и дальше злоупотреблять ее гостеприимством пропало. В тот вечер, когда она зашла ко мне в комнату, я не лежал, а сидел. Я не видел, удивилась ли она. Можно в самом буквальном смысле заявить, что виду Дейрдре не подала.