Дарья Беляева - Болтун [СИ]

И даже занавес был настоящий: красный, со въевшимся в него запахом старых духов, тяжелый. Мне так захотелось скрыться за ним, что я сам себя не узнал. Люди смотрели на нас из зала, и я подумал, что мы — шоу, проект. Я почувствовал себя черно-белым, как старый фильм, а люди передо мной были цветные и настоящие. Ощущение, что они были зрителями, ничем друг с другом не связанными, усиливало их удивительное разнообразие. Были там и мужчины и женщины, старые и молодые, даже почти подростки. Я видел мальчишку в кожаной куртке, он выдувал из жвачки пузырь за пузырем. Наверное, ему было лет восемнадцать, в лучшем случае двадцать. Он положил ноги на кресло впереди, и я видел пыль на его тяжелых ботинках. На него укоризненно смотрела опрятного вида госпожа, одетая со вкусом и пахнущая, даже до меня доходил этот цепкий запах, гвоздикой и ладаном. Были мужчины, явно бывшие военные. Были хрупкие женщины с усталыми лицами и повязками на растрепанных волосах.

Здесь были, кажется, все. Словно Дейрдре взяла по одному человеку из каждого типажа людей, живущих в Бедламе. Относительно богатые и совершенно нищие, скептически настроенные и с глазами, горящими интересом. Мне казалось, я готовился выступать перед всей страной. Чувство было такое отчетливое, как никогда после. Даже тогда, когда я на самом деле выступал перед всей страной, оно не возвращалось.

В общем, я давным-давно не видел столько людей разом, так что быстро обнаружил себя стоящим за занавесом. Дейрдре махнула на меня рукой, позволив мне отдыхать. На ней было ее лучшее платье — красное, просторное и длинное. Оно было очень дорогим, Дейрдре долгое время о нем мечтала, а потом, еще дольше, ей некуда было его надеть. Для меня Дейрдре раздобыла добротный костюм.

Дарла не было, хотя он обещал прийти, и это меня тоже расстраивало. В зале оказалась очень хорошая акустика. Я смотрел наверх, туда, где бетонные балкончики, похожие на кремовые узоры, которыми украшают твои любимые пирожные, оставались пустыми. Они поддерживали меня, словно чье-то неприсутствие было лучшей мотивацией. У меня было ощущение, параноидальное, долбившееся в моем сердце, что сейчас сюда хлынет море, что все мы утонем, потому что разверзнется пустота.

Я боялся, что страх мой вызовет сюда океан. Я был уверен, что я способен на это. Люди все приходили, они бросали на меня любопытные взгляды, однако не весь я был виден, и это давало мне некое пространство для психического маневра.

Я прошептал Дейрдре на ухо:

— Кто все эти люди? Ты набрала их с улицы?

Она вдруг засмеялась, люди устремили на нее взгляды. Дейрдре ответила мне шепотом:

— Это главы разнообразных антигосударственных собраний. От клуба любителей запрещенных книг до банды подростков, разбивающих принцепские машины битами. От бастующих пацифистов до любителей покидать зажигательные смеси в полицейских. Очень разные люди.

Я понимал ее. Нам нужны все. Я снова посмотрел в зал, он оказался почти заполнен. И это была только верхушка айсберга. За каждым из этих людей стояло от пяти до пятидесяти соратников. А каждый из этих соратников мог вдохновить еще сотню человек. Это было словно инфекция, как ты когда-то говорила, моя Октавия. Я понимал, по какому принципу эта зараза может поглотить Империю. Я и сам не заметил, как заулыбался.

Я восхищался Дейрдре. Будучи женщиной с самого-самого дна, она сумела собрать столько разных людей, связаться с теми, кто даже не подозревал о существовании друг друга.

И я не подозревал, что нас так много. А могло быть еще больше. Я ощутил дуновение ветра перемен, и это было приятное, свежее и легкое чувство. Разве не этого я хотел? Я всегда желал, чтобы люди были счастливыми и сильными. Они мне очень нравились, все эти идеалисты, еще не сделавшие ничего только потому, что их некому было направить. Каждый здесь мог пригодиться, и чувства мои, обращенные к незнакомым мне людям, оказались удивительно глубоки.

Разумеется, это только больше меня смутило. Я никак не ожидал от себя, что потеряюсь в такой ситуации, однако долгая жизнь взаперти, затем в одиночестве, а затем снова взаперти, несколько меня надломила. Я и забыл, что нужно делать, когда у тебя есть и свобода и слушатели.

Дейрдре откашлялась. Микрофона у нее не было, однако акустика и предельная человеческая напряженность, царившая в зале, с успехом заменяли его. Люди тут же замерли, хотя до этого почти никто не переговаривался, большинство зрителей здесь видели друг друга в первый раз.

Сотня или около того глаз устремилась на нее, и я удивился тому, как она может выдержать такую нагрузку. Она казалась мне физически неподъемной, словно свет для только что родившегося ребенка. Мне захотелось исчезнуть, раствориться, чтобы никто не узнал о том, что я был здесь. Дейрдре обернулась ко мне, и хотя я не видел выражения ее лица, она показалась мне очень укоризненной. В руках у меня был чемодан, и мне, осознавшему, чем именно я занимался пять лет своей жизни, очень хотелось от него избавиться. Соблазн сбросить его в пасть оркестровой ямы и навсегда забыть был нестерпимым.

Но я знал, зачем я здесь. Я знал, что я не могу быть в каком-нибудь другом месте и исчезать мне не нужно. Дейрдре не помогала мне с речью, и теперь порождение моей фантазии лежало у меня в кармане. Я не оценил собственное произведение высоко. Это была довольно посредственная речь, скомпилированная из некоторого множества исторически значимых слов, которые однажды сработали.

Глупость, подделка, обман. Я был фальшивым, меня не существовало.

Зато существовала Дейрдре. Она говорила:

— Добрый вечер, господа. Вы, наверное, совершенно не знакомы с теми, кто сидит рядом с вами. Каждый из вас пришел сюда по своим причинам, кто-то из любопытства, кто-то с надеждой. Вы все очень разные, однако вас объединило одно общее качество. Посмотрите друг на друга, насколько вы отличаетесь, но в главном — сходны. Вы признались себе в том, что хотите свободы. Я не знаю, как это случилось, не знаю, когда. Может, однажды утром вы встали и поняли, что вам не нравится жить, зная, что в вашей родной стране не считаются с тем, что вы точно такие же, как и другие люди там, в больших городах, в Городе. Может, вы долгое время шли к этому осознанию, ломали себя, чтобы изменить убеждения, которые в вас воспитывали с самого детства. Вы не такие, вы не достойны, вы не имеете права. Поколения людей вашего и нашего народов жили так. То, что вы здесь, значит, что вы уже наполовину стали людьми, которыми всегда заслуживали быть. Вы признались себе в том, что даже внутренняя свобода — спасение. Я тоже призналась. Однажды я спросила себя: Дейрдре, зачем ты спишь с мужчинами, проявляющими к тебе презрение и жестокость? Дело в удовольствии, в деньгах? Дело в том, что я не думала, что могу выбирать. Что могу спросить себя: дорогая, почему тебе больно?