Дарья Беляева - Болтун [СИ]

Она откинула вуаль, и люди в зале проявили себя по-разному — кто-то отвел взгляд, кто-то подался назад, кто-то наоборот уставился внимательнее. Но в одном они были сходны — каждый слушал.

— Я не думала, что могу нечто изменить. Я просто человек, я одна из множества, мои предки жили так, и их предки жили так. Кто я такая, чтобы стать кем-то лучше, счастливее? Я думала, разве я достаточно хороша, чтобы позволить себе что-нибудь другое? Знаете, стать преподавателем в университете или уехать в большой город. Или выйти замуж за преторианца. Или зайти в принцепский ресторан. Да хотя бы отдать свою дочь в частную школу. Знаете, все эти вещи очень простые. Даже слишком простые.

Примеры, подумал я. Равенства и неравенства. Уравнение.

— Мы просто живем, позволяя себе подумать иногда, с чего бы это принцепсы и преторианцы возомнили, что могут обращаться с нами как угодно. На кухнях мы обсуждаем, как ненавидим их всех, а потом молимся нашим богам, чтобы они не отбирали наши дома и детей. И мы не знаем, что нас много. И ничего не делаем, потому что слишком дорожим тем немногим, что у нас осталось.

Голос у нее был звучный, она была искренней, но очень спокойной, изо рта ее вырывались не слова, но почти металл. Она читала их откуда-то, из книги своей души, наверное, если уж прибегать к видавшим виды, пыльным сравнениям.

— Я думала о своей жизни, как о временной трудности, — сказала Дейрдре. — Нужно только потерпеть, а затем я отправлюсь к моей богине, и она простит мне все и прижмет меня к своей груди. Я не считала нужным делать хоть что-то, чтобы жизнь стала другой. Пока не встретила этого человека.

Она указала на меня, и мне показалось, что сейчас разверзнется потолок, а за ним и небо, и молния ударит прямо в меня. Я сделал шаг назад, но Дейрдре смотрела на меня так внимательно, что следующие два моих шага были направлены к ней.

— Он научил меня тому, что нельзя просто смотреть, как проходит твоя жизнь. Что иногда важнее действовать для того, чтобы сделать мир хоть чуточку чище. Что вокруг достаточно мразей, но на любую мразь найдется свой герой.

Голос ее стал еще жестче, и я понимал, что интонация эта обращена ко мне. Я вышел и встал рядом с ней. Двумя руками я сжимал чемодан — ни дать, ни взять неуверенный в себе мужичок в очереди на собеседовании.

Никто, ничто.

Но Дейрдре представляла меня кем-то.

— Бертхольд — мой друг, и я рада, что наши дороги пересеклись. Он научил меня тому, что даже один человек может помочь десяткам других. Он научил меня тому, что все мы можем не только измениться, но и изменить. Он убивал людей, которые с точки зрения закона не сделали ничего ужасного. Но они лишали домов, детей, свободы таких же варваров, как вы. Они были опасны в том смысле, что чувствовали себя вправе делать что угодно со всеми нами. И он уничтожал их, как уничтожают бешеных собак.

Я вынимал их, как вынимают шестеренки из механизмов.

— Он боролся за вас, оставаясь невидимым. Его считают серийным убийцей, и это помогает ему оберегать вас ценой собственной жизни. Если каждый из нас найдет в себе силы сделать все возможное, несмотря на страх, представляете, каких результатов мы можем добиться? Вместе.

Это все не было про меня, я растерялся.

— Теперь я хочу, чтобы он рассказал то, что хранил в своем разуме все это время, пока его считали легендой.

Мальчишка, жевавший жвачку, спросил что-то, но я не расслышал его слов. Если бы Дейрдре не повторила, я бы так и не узнал, что он сказал.

— Как вы поймете, что это он? Тут все просто. Во-первых, лицо его уже кажется вам знакомым, неправда ли? Его портрет вы видели в газетах. А во-вторых, вы ведь знаете, что за отметки он оставлял на мразях, которых уничтожал. Что он забирал у них. Впрочем, почему бы нам всем не спросить у него?

Дейрдре отошла назад, и это было равносильно тому, что она вытолкнула бы меня вперед. Я оказался перед всеми и совсем один. У меня был только чемодан, и больше всего мне хотелось закрыть им лицо. Я откашлялся, потом вздохнул. Раскрыл чемодан и поставил перед собой. Глаза в дешевой выпивке, страшненькие коктейли, мои сокровища, потерявшие ценность, предстали перед всеми.

По залу пронесся шепот. Я понял, что это не слишком хорошее начало. Мне не хотелось смотреть на Дейрдре. Я снова откашлялся и сказал:

— Я делал это исходя из моих убеждений.

Я достал речь, понял, что она глупая и лживая, бросил ее в оркестровую яму и осознал, что у меня в голове ни единой мысли.

— Убеждениям, — повторил я. — Да.

Мальчишка, спросивший обо мне, засмеялся. Я его понимал. Я и сам засмеялся. Это было просто божественно неловко. Затем дверь снова распахнулась, я принял этот факт с восторгом, он позволил мне помолчать еще некоторое время. Часть меня даже желала прибытия полиции.

Но пришел Дарл. В зубах у него была зажата сигарета, выражение его лица излучало равнодушную самоуверенность. А за ним следовала Хильде.

— Хильде, детка! — крикнул я, чем породил среди моих доморощенных биографов слухи о том, что Хильде — моя любовница. К счастью, это недоразумение быстро прояснилось. Первым моим импульсом было бежать ней, но нас разделяла довольно широкая оркестровая яма.

— Бертхольд! — закричала она. На лице ее были и улыбка, и слезы. Я любовался на красивейшую женщину, которой она стала. Я любовался ее длинными, рыжими волосами, ее прекрасными глазами, чудесным, повзрослевшим голосом. У Дарла был самодовольный, неприятный вид. Он закурил новую сигарету, а потом сел в первом ряду и посмотрел на меня требовательно, словно я был что-то ему должен.

Я снова перевел взгляд на Хильде. Она прошептала одними губами:

— Я так скучала.

Но я услышал ее. И эти ее, почти не существовавшие, слова вдруг предали мне сил, страсти, артистичности, которые спали внутри меня, невостребованные до этой минуты.

— Друзья! — крикнул я, развернувшись к залу. Я улыбался. И я решил не лгать.

Но я обещал Дейрдре и не говорить правды. Щекотливая ситуация разрешилась сама собой. Белел валявший в оркестровой яме листок с речью. Он вовсе не был мне нужен, моя Октавия. Я вдруг почувствовал, что могу говорить так, чтобы меня слышали. Ровно как тогда, когда пел песенку про Клементину, только теперь мне на ум приходили не чужие, а собственные слова.

— Я делал это потому, что хочу изменить мир. Я хочу сделать его лучше. Более пригодным для нас всех. Моя подруга, Дейрдре, говорит правду, я просто хотел, чтобы чего-то не было, и вместо этого наступило нечто другое. Как много неопределенности, друзья. Но теперь я знаю все. Я смотрю на вас, и все складывается. Теперь я могу сказать, что я — политический террорист. Посмотрите, за что мы все можем бороться. Как много вещей мы могли бы делать, но не делаем. Как много плохого больше не случится с нами! Друзья, Дейрдре говорила, что люди боятся нечто изменить, но это неправда. Вы все, мы все, очень смелые, мы сильные, и мы способны на такие удивительные вещи, которых принцепсы и представить себе не могут. Нам не нужно жертвовать нашими жизнями, нам нужно жить! Нам не нужно совершать самоубийственные поступки, нам нужно не бояться, потому что мы не слабее. Мы ничем не отличаемся от принцепсов и преторианцев, и более того, мы лучше них, потому что мы не сломались, не забыли. Друзья мои, вы разные, но всех вас объединяет и еще одна вещь — вы достойны большего, мы достойны большего. Безопасности, уверенности, свободы! Забудьте про мои убеждения, они ничто. Люди ценнее убеждений! Люди ценнее всего на свете! Но страны понимают лишь язык силы. Дейрдре права, жизнь, это не трудность. Каждую секунду мы должны не бояться, а жить, не прятаться, а жить, не думать о том, что могло бы быть лучше, а жить, и даже не бороться, а жить. Потому что жизнь это больше, чем бесконечная битва с ней. Если мы и будем бороться, то один раз. И это не будет война, в которой мы с готовностью отдадим наши жизни. Это будет война, в которой мы победим. Потому что мы правы, потому что нам есть, что ценить, потому что мы знаем, за что нам сражаться. У нас есть что подарить тем, кого мы любим — свободную жизнь. У нас есть, чем порадовать себя самих — профессия, образование, безопасность, право присутствовать там, куда нас не пускали прежде. Это очень простые вещи, и за них люди будут воевать.