Дарья Беляева - Болтун [СИ]

Я не знал, как в моих словах вообще всплыла война. Я не рассчитывал говорить о ней. Только потом я понял, что когда все было для меня зарево, все горизонт, слово «война» подсказали мне люди.

Оно болталось на их языках, и я снял его.

Они кричали о войне, а я открывал рот. Перечитав эту речь много позже, в одном из учебников, где у нее даже появилось название, я не поверил в то, что все это говорил. В финале я раскинул руки, словно был уверен, что могу даже взлететь.

— Мы с вами, вы и я, не будем действовать так, чтобы потерять наши жизни. Мы будем действовать так, чтобы сохранить как можно больше людей. Потому что я хочу, чтобы никто не погиб. Я хочу, чтобы все увидели, как прекрасна может быть жизнь, когда можно быть уверенным в том, что завтра не отберут твой теплый дом, и дочь, и деньги. Мы найдем оружие, друзья! Пусть смотрят, как меняются времена, пусть думают, что мы никого не обидим. Мы сделаем все так, словно готовы бастовать, но они не будут знать, что мы готовы воевать. Мы найдем себе оружие, и его будет много. И тогда каждый, кто захочет, дойдет до самого Вечного Города, до глотки и сердца Империи. Друзья мои, я хотел только помочь! Только помочь.

Последнюю фразу я повторил тихо, она была обращена уже не к людям, а к распахнутому чемодану, к глазам равнодушным, как небеса.

Кто-кто кричал, кто-то аплодировал. А я раскачивался на пятках, я улыбался, я был опустошен, и в то же время в душе моей прибыло. Я думал, я ничто, а оказалось, что я — бездонный колодец.

Что я действительно все могу. И могу даже больше.

Я не был брендом, как хотела Дейрдре, я не был конвейером для производства аффекта, как она планировала. Я был собой, и я знал, что делать. Полчаса спустя, когда я целовал Хильде в макушку и обнимал ее, а она плакала, люди вокруг мечтали со мной поговорить, но Дейрдре сказала, что мне нужно отдохнуть.

Мне больше не нужно было отдыхать. Мы стояли за занавесом, и это усиливало ощущение спектакля, но все в то же время стало предельно реальным или даже просто предельным. Дарл курил, и в темноте оранжевая искорка его сигареты была маяком. Когда я повернулся к нему, он улыбнулся и сказал:

— Было здорово. Прикольно. Я знал, что тебе нужна девчушка.

— Что?

— Это же шоу, Бертхольд, — Дарл махнул рукой. — Не обойтись без сентиментального момента. Что ты, кстати, наплел про оружие в конце?

Я улыбнулся ему и сказал:

— То, что хочу воплотить. Ты знаешь людей, которые могут мне помочь.

То ли в голосе моем не было вопроса, то ли было что-то другое, но важное, потому что Дарл, закурив новую сигарету, сказал:

— О, я познакомлю тебя с ними.

Я поцеловал Хильде в макушку, не понимая, отчего она так горько плачет.

Я начинал рассказывать шепотом, но по мере того, как вокруг собирались зрители, я говорил все громче. К тому моменту, как я закончил, весь термополиум был забит зеваками, а я стоял посреди зала, в лицах разыгрывая эту великую драму. Я выкрикивал речь, смеялся, изображал героев моего рассказа, и когда я закончил, то мне казалась, словно я вышел из горькой, грязной, жаркой и августовской озерной воды.

А в горле пересохло.

Настоящее встретило меня аплодисментами, и я раскланялся, скрывая неловкость.

— Благодарю! Благодарю, друзья мои! Спасибо вам! Всем вам спасибо!

Октавия смотрела мне в спину, я почувствовал это. Когда я обернулся, она накалывала кусок персика на щербатую вилку.

— Ты такой мальчишка, — сказала она одними губами. Глаза ее улыбались. Я сказал:

— Что ж, прошу прощения. Никого не хотел отвлекать от насущных проблем, бытийных и бытовых.

Люди смотрели на меня, и я вдруг порадовался тому, что они совсем другие, чем те, кто сидел в зале тогда. Не было в них ни усталости, ни страха. Это были новые, свободные люди. Кое-кто из них и не знал никогда, как может быть иначе.

В них было нечто словно бы очищенное и сияющее. Иногда сотрешь пыль с подсвечника и увидишь, как он драгоценен. Таковы были и эти люди. Очистившись от пыли, они казались счастливыми, и оттого золотыми. А может мне так только казалось, потому что я хотел, чтобы все было не зря.

Мы с Октавией их послушали, раздали автографы, узнали о трудностях с работой и с дорогами, о тех же трудностях, что были всегда. И я пообещал, что все решу, я знал, как все решить и знал, зачем.

Потом мы сказали, что у нас частный визит, и мы хотим побыть одни. Однако я знал, что теперь информацию о нашем приезде никак не удержишь в кубике термополиума. Бертильда и ее мать, несмотря на то, что кухня в их заведении была вкусная, явно не гарантировали сохранения тайн.

Мы с Октавией вышли из термополиума и самым достойным образом прошли метров пять. А потом я пустился бежать.

— Что ты делаешь?

— В лесу наше единственное спасение, Октавия!

Я схватил ее за руку, и она побежала за мной. Она смеялась и ругалась на меня, а я советовал ей сберечь дыхание. Мы углублялись в лес, где-то рядом жужжали осы, видимо над нами было гнездо, оно все отдалялось и затихало, ветви царапали мне лицо и руки, но я не чувствовал боли. Мне нравилось бежать, в этом была какая-то особенная свобода. У меня в груди был пожар то ли от скорости, то ли от радости. Мы с Октавией остановились, когда нам перестали встречаться дома. Она раскраснелась и смеялась, так что голос ее ударялся о верхушки деревьев. Я тоже смеялся, но тише. Я был рад, что еще могу почувствовать себя ребенком. Я был рад, что способен на что-то забавное.

Пару минут мы с Октавией стояли, прислонившись каждый к своему дереву и смотрели на россыпь белых лесных цветов, чьего названия не помнил. Пахли они одуряюще хорошо. По ветке, золотистой от солнца, пробежала быстрая настолько, что реальность ее природы была оспорима, белка. Это был пронзаемый солнцем лес, так что каждая паутинка превращалась в серебро.

Я подался к Октавии, прижал ее к дереву и поцеловал. Она ответила мне с подростковым отчаянием, потом отстранилась от меня, глаза у нее оказались мутные от бега, она глубоко вдыхала.

— И что ты наделал? — спросила она. — Ты же помнишь, что так начиналась страшная история Марциана?

— И не одна, — сказал я. — Но мне показалось, что необходимо запутать преследователей.

— У нас не было преследователей.

— Таким образом их и не появится. Кроме того, мы с тобой сможем погулять.

Октавия посмотрела назад, в глазах у нее отразилась определенная тоска. Она сказала с каким-то философским, а конкретнее стоическим принятием ситуации:

— Я думаю, что мы вряд ли быстро найдем дорогу обратно.

Но я-то ее хорошо ее помнил. Лес был испещрен тропками, тонкими дорожками, которые Октавия даже не замечала. И она еще удивлялась, что принцепсы проиграли войну.

Я знал, какую выбрать, словно у меня в голове эти спутанные нити распрямлялись и вели к ясному финалу. Примерно так, наверное, и было. Знание приходило легко, как полузабытая мелодия ложится под пальцы, когда касаешься клавиш.