Дарья Беляева - Болтун [СИ]

Однако я был лучшим сценаристом, чем жизнь. С виду все оставалось спокойно.

— Надо подумать, — сказала Октавия. — Почему мы сюда попали? Это как-то связано с тобой, если уж это твоя школа. Может быть, твой бог направил тебя куда-то не туда?

— Нет, — ответил я. — Он направил меня самым правильным путем из всех.

— То есть, самый правильный путь состоит в том, чтобы стать закуской для твари?

В этот момент свет немного померк, и сначала я даже не понял, почему, а спустя полсекунды раздался удар. Оно билось не в дверь, а в высокое окно. Оно прижалось к нему пастью и било по стеклу головой.

Тогда я понял, что если оно и было человеком, то теперь просто пользуется человеческим телом. В этом движении не было никакой человеческой воли. Оно снова бросило это тело вперед, и я увидел пятно крови на стекле. А потом я понял, что сейчас начнется еще один забег.

Мы бежали по скользкому коридору, слушая мерные удары.

Оно просто пользовалось человеком, словно надело его, как перчатку, и тело оказалось не по размеру, скорее неудобным. Мне чудилось, что кто-то долбит по окну молотком, и я обрадовался качеству стекла. Октавия поскользнулась, но я успел ее удержать. Оно было глупое, а может у него просто не имелось разума для того, чтобы измерять его в таких категориях. Эта штука ничем не пыталась разбить окно, не умела разогнаться. И, конечно, я был этому рад.

Я знал это место, и хотя многое здесь изменилось, ноги сами несли меня в столовую. Октавия не спрашивала, куда мы бежим, она доверяла мне, а я оберегал ее. Нам нужно было оружие, по крайней мере какое-то. Даже если не знаешь, поможет ли тебе нож, все равно намного лучше иметь его при себе. Эта ничем не подтвержденная мудрость меня утешила.

Я не слышал звона стекла, зато вокруг меня вдруг стали раздаваться детские голоса.

— Ты чего, чокнутый?

— Эй, а ну иди сюда!

— Ты же обещала!

Казалось, это были нитки, выдранные из полотна разговора, случайные слова чужих людей. Я не узнавал голосов, не видел лиц. Иногда вокруг, так что и не поймешь, кажется или все взаправду, мелькали тени, силуэты детей. Девочки с хвостиками, мальчишки с рюкзаками — подвижные или понурившиеся. Я пробегал мимо слишком быстро, чтобы рассмотреть лица.

Хлопали шкафчики, кто-то смеялся, затем звенел звонок. Бежать вдруг стало очень легко, словно ноги сами меня несли. Я все чаще видел силуэты детей, сначала они были черно-белыми, затем стали цветными. Мы с Октавией старались с ними не столкнуться, инстинктивно, не отдавая себе отчета в том, чего боимся. Одного мальчишку, поднимавшего учебник, я обогнуть не успел. Он был полупрозрачный и неощутимый, я прошел сквозь него, как сквозь воздух, и я даже не обернулся, потому как сомнений не было — он поднял свой учебник и пошел по своим делам.

Это была параллельная жизнь, нормальная жизнь. Я не знал, происходит это сейчас или происходило когда-то, или еще произойдет. Шумная школа была рядом, и в то же время оставалась далеко. Я подумал, что мы словно насекомые, незаметные, почти не существующие, на нас никто не обращает внимания. От мысли этой мне стало бы тоскливо, если бы эмоции мои не отключились, как это бывало иногда. Нужно потянуть за рычаг, и ток пропадет, генератор перестанет работать. Станет спокойно и пусто, можно будет подумать.

Октавия этого не умела, оттого и бежала она медленнее, и дышала тяжелее. Я схватил ее за руку, чтобы больше не отпускать.

В столовой оказалось шумно. Там была толпа, и в то же время никого не было. Кричали дети, их голоса словно скрадывала толща воды, и они добирались до нас приглушенными, искаженными. Гремели подносы, поварихи мотали половники в супе. Как много людей, думал я, и некому помочь. Я не понимал, зачем мне видеть все это — не мои воспоминания, не мои времена, не часть меня.

И в то же время мы оказались здесь по какой-то причине.

— Хаос — тоже вид порядка, ведь ничего, кроме порядка нет, — говорила какая-то девочка. — На самом деле все — порядок.

Я не был с ней согласен, но в то же время слова ее меня подбодрили. Бежали мы несколько бестолково, то и дело натыкались на стулья, а я едва не врезался в дверь кухни, железную, тяжелую, с глазом круглого окошка посередине. Хромированная сталь блестела от света, тени носились туда и сюда, они тоже спешили, но не так, как мы.

В длинных ящиках обнаружились ножи на цепочках — меры предосторожности столь же изысканные, сколь и бесполезные. Я отодрал тесак от цепочки, Октавия, упершись ногой в столешницу, пыталась освободить нож для себя. Мы были нервные, движения у Октавии стали смешные, мультяшно-суетливые, и она громко ругалась, чего я от нее никак не ожидал.

В конце концов, когда ножи оказались у нас, мы повернулись друг к другу, сверкнули лезвиями. Освобождение оружия было как передышка, шанс отдышаться, и мы оба были расстроены понимая, что отдых окончен.

— Пойдем, — прошептал я. — Здесь лучше не оставаться. Мало пространства для маневра.

— И запах не самый приятный.

Точно. Пахло прогорклым маслом и пресной едой. Когда мы вышли из кухни, столовая уже опустела. За широкими полосами окон виден был осенний двор — футбольная площадка, искусственно-зеленый газон и склонившиеся к нему, погрустневшие от тяжести осени деревья. Дул ветер, срывая с ветвей листья, почти стерлась разметка на площадке, а кустарники давно стоило бы постричь. Пейзаж был так обветшало красив, что сердце мое обрадовалось ему. На секунду я остановился. Корабли облаков, плывшие по небу, качал надвигающийся шторм. Ровно в тот момент, как начался дождь, я услышал:

— Я просто хочу умереть!

Говорила девочка, в голосе ее были слезы. Неожиданно, фраза повторилась. Затем еще раз, и еще раз. Большое, чужое, пустое пространство оглашалось этим отчаянным воплем раз за разом.

— Ты слышишь? — спросил я Октавию.

— Не в первый раз.

Фраза крутилась, увеличивалась и уменьшалась, словно кто-то регулировал громкость телевизионной передачи. А потом я увидел, что оно стоит перед одним из окон. Голова повисла, руки безвольные, как веревки. Оно прошлось мимо под дождем, а девочка все говорила и говорила, что хочет просто умереть.

Я вовсе не был с ней согласен. Жизнь — величайшее сокровище, и я не променял бы ее на спокойствие, которое обещает готовность умереть в любой момент.

Оно снова остановилось, замерло на полминуты, и я смотрел на него, как завороженный. Однажды я так же смотрел на бога Октавии и не мог двинуться. Потом оно вдруг опустилось на четвереньки, рванулось вперед, то ли как почуявшая добычу собака, то ли как брошенная вещь. Движение это было странное, нелогичное, и оттого пугающее.

— Я просто хочу умереть!

В голосе этой девочки не было никакого настоящего желания. Скорее всего она переживала из-за домашней работы или ссоры с родителями, или еще чего-то в этом роде. Это были легкие слезы.