Дарья Беляева - Жадина [СИ]

Мне становится интересно, закончатся ли рубиновый и алый на самом деле, и что тогда будет. А потом все пропадает, когда капли уходят вверх, как стебли растений. Только они остаются со мной, а капли уходят туда, где я должен быть.

Но и это неважно, пока мне не страшно. Иногда я думаю, что можно хотя бы представить, что я в другом месте. К примеру, на дне океана или в космосе, но не могу вспомнить ни того, ни другого.

Кажется, где-то есть вода, но о воде я знаю только звук, с которым она течет.

Все дни становятся одинаковыми, так что я не могу сказать, когда все меняется. Просто однажды меня посещает мысль, такая огромная, что светится у меня в голове, вытесняет черноту полусна и запах земли.

Я никогда еще не был так далеко от звезд.

Пульсирует каждое слово, каждое слово светится. Звезды это небесные глаза, думаю я и вспоминаю о них, и о тех, что смотрят на меня, и о том, кому они принадлежат. Я не просто существую в земле, у меня есть бог. Мой бог умалишенных и тех, кто знает о том, какой мир хрупкий. Мой бог безумных, смотрящий на нас с небес, бог шутов, дураков и тех, кого навсегда запирают. Мой бог искаженного, спутанного сознания. Мой бог, который и есть я.

И как бы далеко от звезд я ни оказался, у меня внутри, в голове моей, в самом существе моем, всегда есть мои собственные звезды. Он здесь, со мной.

Когда я вспоминаю о боге, словно бы часть меня оживает, оттаивает, отплевывается от всепоглощающей земли. Все поглощающей земли. Конечно, ну конечно. Я помню и о ней.

Земля, она царица или мать? Мать Земля.

Мама. Я вспоминаю ее, бледную, нервную, нежную. Она первой приходит ко мне, ее ласковый голос и дрожащие руки, хрустальная хрупкость ее настроения и сталь ее любви. Вся она передо мной, и я вспоминаю запах ее, и прикосновения. Вслед за ней появляется папа, у папы взгляд всегда поверх или предельно вовнутрь, либо рассеянный, либо такой, словно папа видит насквозь и намного больше, чем все другие люди на земле. Папа самый теплый, самый добрый, и самый холодный, и самый безжалостный. Учительница говорит: амбивалентный. Это еще к физике применимо, не только к моему папе. Вспоминается мне и Атилия с ее губами красными, как кровь, которая уходит от меня вверх, с ее острыми стрелками, которые она рисует так аккуратно, с ее ссадинами на коленях и резким голосом, и виной за то, кто она есть. Мне вспоминается Юстиниан, рыжий и бледный, со своими картинками из полос и картинами из себя самого, и длинными шрамами от волчьих зубов.

Я вспоминаю Офеллу с зажатой между пальцев с блестящими розовыми ногтями сигаретой, со злыми, милыми глазами и пушистой нежностью светлых волос, и очаровательным рюкзачком, в котором то, что нам нужно. Что нам нужно?

Мне вспоминается и Ниса, моя бледная, маленькая Ниса. У Нисы зубастый рот, и желтые глаза, и гнусавый голос, и очень плохая мама. Ее мама — моя тетя. Я под землей из-за нее. Мы под землей. Наверняка, если я здесь, и друзья мои здесь. Я чувствую себя так, словно проявляю фотографию, на ней появляется все больше деталей, и все эти детали — части меня, моей жизни, такой огромной, какую я здесь, под землей, и представить себе не мог.

Вот тогда становится страшно, и дышать тяжело, и тесно, и все сразу. Но эти чувства я принимаю с восторгом, потому что они лучше анабиоза, в котором я пребывал неизвестно сколько. Пробуждающиеся, а оттого яркие, как мир весной, они всего меня целиком захватывают, и я зову своего бога. Я думаю: прошу тебя, прошу тебя, у меня одно желание, пусть мама меня найдет.

Я думаю о маме, и это ее я зову в минуту страха и тоски, это ее голос хочу услышать, ее хочу увидеть, ей доверяю больше всех людей на свете. И хотя я многих люблю, в отчаянии мне даже не приходит в голову, что я могу обратиться к кому-нибудь еще.

Мама, думаю я, мамочка, пожалуйста, где бы ты ни была, ты меня ищешь, я знаю, что ищешь.

Я чувствую себя таким маленьким. Словно бы только научился думать и говорить, и весь мой мир — мама, и только у нее можно искать спасения. Я знаю, мог бог сам выбирает желания, которые исполнит, знаю, что не руководствуется ничем, знаю, что он может просто позабыть обо мне.

Но внутри у меня так пылает желание услышать мамин голос, что я готов ждать. Я готов ждать, несмотря на вкус и запах земли, несмотря на исчезнувшее время и кровь, уходящую из меня. Я знаю, что она придет, во что бы то ни стало найдет меня.

Мама, думаю я, мама, пожалуйста, я знаю, что ты можешь услышать меня.

Я не прошу у бога и даже не думаю о том, как правильно желать. Я думаю только о том, что она может быть здесь, вытащить меня отсюда, одна во всей огромной Вселенной, разделенной на минус и плюс.

И я слышу ее. Голос глухой, проходящий сквозь землю, словно бы за многие километры отсюда. Такое физически невозможно (хотя о физике я знаю совсем мало, так что может быть и возможно), но я слышу ее, далекую-далекую, и даже слезы в ее голосе слышу.

— Марциан, мальчик мой! Где ты? О, мой бог, мы с твоим отцом искали повсюду. Бог мой, я думала ты мертв, малыш! Где ты сейчас? Ты ранен?

Я в Парфии, думаю я, а ты где, мама?

Еще прежде, чем вопрос звучит в моей голове, я понимаю, что он глупый, но мама отвечает, наверное так же машинально, как я его задаю.

— Я в Делминионе. Прошло уже четыре месяца с тех пор, как тебя нет. Это глупо, но когда мы потеряли надежду, я вспомнила о том, что давным-давно у меня было видение. Что я найду тебя под землей. Я была ровно в том месте, где сейчас, и я говорила с тобой.

Я думаю, что это ужасно смешно, как и все самоисполняющиеся пророчества. Мама могла услышать меня где угодно, но поехала туда, куда указало ей видение, случившееся в далеком прошлом.

Мама смеется, а потом плачет.

— Милый, где именно в Парфии ты находишься?

Мне кажется, я слышу, как она отдирает доски от пола. Наверное, маме совсем плохо, ведь она спрашивает, где именно в Парфии я нахожусь, но пытается добраться до меня в Делминионе. Я хочу подумать снова, но в этот момент я чувствую, как уходит вверх кровь. Я чувствую, как она течет совершенно неправильным образом, так, как произрастают растения. Четыре месяца, надо же, думаю я. Это очень и очень много. Много-много. Как если отсюда и до поверхности земли, а может и еще больше. Или меньше.

Мысли снова путаются, и я думаю о рубиновом и алом, двух моих красных.

А потом мамин крик раздается прямо у меня в голове, вот какой он силы, сквозь огромное расстояние он звучит прямо внутри меня.

— Мой мальчик! Сынок! Милый мой, я знаю, что ты жив! Я чувствую тебя, милый, я слышу тебя. Пожалуйста, говори со мной! Я найду тебя. Если понадобится, я на краю земли окажусь, чтобы найти тебя. Я знаю, что ты жив! Я не сошла с ума! Скажи мне, где ты, скажи, и я тебя найду!

Она пробуждает меня от полусна, такого милосердного и в то же время совершенно не нужного мне. Ее надломленный голос, хриплый, влажный от слез, дает мне силы думать.