Дарья Беляева - Жадина [СИ]

Мы сбегаем вниз, к дороге, но совершенно неправильно было бы приводить изгоев в деревню. По крайней мере, так думаю я. Изгои, наверное, считают совершенно иначе. Если только вообще способны мыслить наперед. Изгои трепещут крыльями, щелкают, клацают зубами за нашими спинами, и это гонит нас вперед.

Будь быстрой, Офелла, думаю я. Мы поднимаем пыль на дороге, и изгои начинают нагонять нас. Они медленные, но выносливые, особенно для больных существ, мы быстрее, но уже выбиваемся из сил. Останавливаться нельзя, поэтому мы бежим. На самом деле, только поэтому, ведь я уже совершенно не чувствую ног, а горло раздирает такой жар, что мне кажется, воздух в легких раскалился.

Нужно бежать, и мы огибаем второй ряд трогательных, кукольных домов, и я уже знаю, что бог ребенок здесь, он играет, а может, смотрит на нас с порога, ведь ему ничего не страшно. Закрытые двери и ставни такими и остаются, но я не чувствую злости на обитателей деревни. Наоборот, это мы привели к ним изгоев.

Мы взлетаем на другую сторону, где вместо деревьев высокие барханы, встающие тут и там до самого горизонта. Здесь бежать почти невозможно, ноги вязнут в песке. Я слышу как, будто издалека, как кричит Юстиниан:

— Они остановились!

Прежде, чем проверить, правда ли это, я бросаюсь в песок. Странное дело, песок, который должен был раскалиться за день, сейчас кажется мне холодным, будто снег.

Я с трудом переворачиваюсь и вижу, как изгои бродят по дороге между двумя линиями домов. Они, как пьяные, израненные люди шатаются по пыльной дороге, похожие на солдат разгромленной армии.

Изгои смотрят на нас, но в пустыню не входят. Голодно клацают зубами, трепещут крыльями, но ждут. Я думаю, уйдут ли они к утру. Все мое тело расслабляется, а холодный песок кажется мне лучшей на свете постелью. Мне так жарко внутри и снаружи, что я готов зарыться в него. Я замечаю, что Юстиниан лежит рядом и смеется.

— Знаете, чем мне нравится дружба с вами? Мы все время от кого-то бегаем!

— Моя тетя была куда менее опасна, — говорю я. Ниса стоит, сложив руки на груди, как какой-нибудь маленький, бледный полководец. Она совсем не устала, она высматривает Офеллу. Я пытаюсь поднять голову, чтобы тоже высматривать Офеллу, но понимаю, что незачем. Она ведь невидимая.

Мы ждем, и с каждой секундой ожидание все болезненнее. Изгои тоже ждут, и им, безусловно, хуже, чем нам. Ниса говорит:

— Боятся пустыни. В прошлый раз, примерно пока твой папа вел гражданскую войну, они пытались вылезти к нам. Их здесь отлично отделали. Еще помнят.

— Много лет прошло, — говорит Юстиниан. — Не уверен, что они так долго живут.

Я киваю, и это простое движение дается мне с огромным трудом. Мы готовы обсуждать все, что угодно, лишь бы не думать о том, что Офелла не придет. Ниса говорит:

— Может, они обучили своих детей бояться пустыни.

— Значит, у них есть культурная память. По крайней мере, какие-то меморативные практики.

Я словно бы исчезаю, и мне это нравится. Ниса и Юстиниан еще что-то говорят, а я в холодном песке смотрю на пустыню, которая кажется мне безграничной. Там, вдали, барханы как волны. Я не знаю, сколько проходит времени, мне кажется, что его и вовсе не существует, пока я не замечаю, как движется песок, его фонтанчики взмывают вверх и опадают, а по серой глади проходят следы.

— Офелла! — кричу и вижу ее, словно я узнал ее, как в сказке, и она появилась от этого. Офелла дрожит, глаза у нее влажные и красные. Она говорит:

— Я не спешила. Простите.

Она, как ребенка или котенка, прижимает к себе синий кокон, словно светящийся изнутри. Мы бросаемся к ней, и я понимаю, что усталость, как рукой сняло. Офелла тесно прижимает к себе кокон, и я вижу, как плещется внутри блестящее и синее. Он похож на экзотический фрукт или красивую поделку. А потом я замечаю в коконе дыру, от нее исходит сияние.

— Я не спешила, — продолжает Офелла. — Не потому, что не боялась или хотела, чтобы вы волновались. Я подвернула ногу. И я его немного разбила. Часть пролилась.

— За вторым мы точно не пойдем, — говорит Юстиниан.

— Если это нам не понадобится, — говорит Офелла. — Марциан, тебе конец.

Я говорю:

— Это нам понадобится. Они сохраняют слюну не просто так. В ней что-то содержится. Они живут на этом. Пока не найдут следующую жертву.

— Ты как зловещий странный парень из фильма ужасов, — говорит Ниса. Офелла вручает мне кокон.

— Надо перелить остатки, — говорит она и снимает рюкзачок. Ногу она держит странно и морщится от боли, мне ее так жалко. Хорошо, что ей не надо бежать.

— Ниса, когда я брала ключи от машины твоей мамы, я…

Она достает из рюкзака флакон духов. Вот почему Офелла без особенного желания смотрела на тот флакон, что был в машине. Она уже взяла себе другой. И я хочу засмеяться, потому что весь он обтянут золотой сеткой, похожей на соты. Это еще называется ироничным.

Ниса говорит:

— Да пошла она. Жаль только, что тебе не достанутся.

Офелла краснеет. Ей явно неприятно то, что она сделала. Она откручивает крышку духов и льет их на холодный песок, от которого тут же поднимается медовый, густой запах, бьющий в нос, а затем рассеивающийся по пустыне.

— Надеюсь, — говорит Юстиниан. — Свойства слюней не испортятся, если мы не помоем флакон.

— У тебя все равно нет других вариантов, — говорит Офелла.

— Мне просто нравится твоя враждебность.

Офелла подставляет флакон, и я наклоняю кокон. На ощупь он теплый, будто живой, и твердый. Наверное, упав, он ударился о какой-то камень, потому что разбить его явно нелегко. Я наклоняю кокон, и из него льется во флакон светящаяся синяя жидкость, такая красивая, словно растворили множество сапфиров. Жидкость излучает свой собственный свет, и он кажется мне ярче, чем тот, что исходит от далекой луны.

— Какая красота, — шепчет Офелла. И вправду очень красиво, словно жидкие звезды льются и успокаиваются в стеклянном сосуде. И вовсе не скажешь, что это слюни. На вид драгоценные, а не противные.

Юстиниан говорит:

— Ребята, с радостью разделил бы ваше благоговение, но мне кажется, изгоям вовсе не нравится, что мы их обокрали.

Офелла вытряхивает из кокона последние капли, получается только три четверти флакона, и я надеюсь, что нам этого хватит. А для чего — и сам не знаю. Мы смотрим на дорогу. Изгои нервничают, наверное, чувствуют, что мы не только не продлили их время на земле, но и забрали его.

Офелла прячет в рюкзак флакон с их жизнью в самом прямом смысле. Поэтому они больше не боятся. Бросаются вперед, и мы понимаем, что долго бежать не получится. Тем более, многие из них взлетают, и вот здесь, в отличии от леса, где ветви деревьев снижают их маневренность, у изгоев все преимущества перед нами. Я бы тоже с радостью полетал вместо того, чтобы бежать по песку.