Дарья Беляева - Жадина [СИ]

Мы приближаемся к сердцу леса, думаю я. И меня пробирает дрожь оттого, как близко оно к деревне. Наверное, мирный и милый народ кукольников тоже думает про это, и крепко закрывая двери и ставни, каждый из них помнит, как близко находятся изгои.

— А в Парфии есть еще народы? — спрашивает Юстиниан. — Двум из трех народов, о которых я знаю, нужно кого-то есть.

— Конечно, — говорит Ниса. — У нас есть даже травоядные.

А потом мы останавливаемся, и Ниса ничего не добавляет, а Юстиниан больше ничего не спрашивает, потому что мы стоим ровно перед тем, что искали. На деревьях висят коконы. Цвет их в черно-белом мире неразличим, но внутри нечто переливается и сияет. Это одновременно отвратительно и красиво, мерзко и хрупко.

Коконы висят на деревьях, словно диковинные плоды. Я запрокидываю голову, звезды большие, близкие, низкие. А что если ты просто смеешься надо мной?

— Слушай, — говорит Юстиниан, словно прочитав мои мысли. — Если твой бог находит веселым послать нас к каннибалам за слюнями, я этому не удивлюсь. Удивлюсь я тому, что слюна каннибалов и вправду нам пригодится.

— Подержи мою книжку, — говорю я Нисе. — И доверяй мне, пожалуйста.

Я беру палку поудобнее и решаю сбить один из коконов. Все остальные делают шаг назад, и я очень хорошо их понимаю.

В тот момент, когда я сбиваю кокон, он обретает цвет, и все вокруг обретает цвет. Кокон пронзительно-синий, похожий на янтарь, только небесного цвета. Он крепкий, не хрупкий, на вид словно бы влажный, сапфирово переливающийся. Красивый.

Цвет дает всему в мире красоту, и я понимаю, отчего богиня Нисы так хочет сюда, чтобы увидеть сапфирово-синие коконы и алые гранаты, и большое, розовое небо на рассвете.

А еще через секунду я понимаю, как все не вовремя, неправильно и непоправимо. Коконы качаются от ночного ветра, все очертания темны и неясны. Под ногами у меня липко, странная субстанция, словно бы из жил и слизи, покрывает траву. Я поднимаю ногу, и от подошвы с характерным звуком тянется липкая жижа. Убегать будет скользко, думаю я прежде, чем вижу, как из темноты выступают изгои. У них темные глаза, лишенные зрачков, черные тела, которые только под лунным светом отливают синим, а в тени деревьев абсолютно неразличимы. Они идут медленно, движения у них такие, словно все кости их были переломаны, а срослись неправильно.

Я оглядываюсь, чтобы увидеть, окружают ли они нас. А потом остается только бежать, я даже о коконе забываю, потому что изгои кидаются за нами. Зато я замечаю, что Офелла не двигается. Он не бежит, как мы, а я о таком читал. Это еще называется оцепенение. А если Офелла боится насекомых хоть вполовину так же сильно, как неловких ситуаций, то это естественная реакция. Я хватаю ее за руку, и она оборачивается.

А потом раскрывает рот, и я вижу острые как иголки зубы. Наверное, она выгрызет из меня кусок, думаю я, прямо сейчас. И, наверное, это не моя подруга. Только вот я абсолютно уверен, что так и не смог бы ударить это существо, даже будучи точно уверенным в том, что это не Офелла, если бы не услышал ее голос.

— Я невидима и возьму кокон! Беги!

Голос этот, конечно же, вырывается не из зубастой пасти. И тогда я бью ее палкой, слышу хруст, но не кости, а хитина. Офелла смаргивает, и глаза ее становятся абсолютно черными. Тогда я бью еще раз, по ее руке, пальцы разжимаются. Кожа сошла с них, теперь они такие же черные, как глаза.

Мне так противно оттого, что я ударил то, что так похоже на мою подругу. Ее милое платьице с летящей юбкой, чуть вздернутый носик и аккуратно выщипанные брови, все повторено с точностью, словно бы художником, который очень любит Офеллу.

Этот художник я. Ведь это ко мне обращена иллюзия, она идет изнутри меня. И как чудовищно преодолеть свою любовь даже ради спасения собственной жизни. Даже точно зная, что передо мной обманка.

Но сложно, оказывается, не всем. Сиреневое сияние ножа Юстиниана мелькает у меня перед глазами и входит в хитиновое горло Офеллы с треском и шипением.

Ниса дергает меня за воротник, и мы бежим. Я волнуюсь за Офеллу, мне страшно, что изгои могут поймать ее, однако, если быть честным с собой, у нас шансов гораздо меньше. На самом деле наша единственная надежда — Юстиниан. Изгои наверняка никогда не сталкивались с преторианцами, оружие которых совершенно.

Самое главное теперь добежать до конца леса.

Интересно, думаю я, а что случится, когда мы покинем лес, почему я вообще думаю, что это нас спасет? Рой изгоев вряд ли остановится, мы ведь видели их в деревне. На самом деле нам просто придется бежать дальше. Пока мы не выбьемся из сил.

Изгои медленные, так что бежать не сложно и сердце не рвется из груди. От моей тети Хильде мы убегали куда быстрее. Я даже успеваю подумать о том, что не везет мне с тетями.

Вот только изгоев много. На бегу мне кажется, будто они за каждым деревом, что их источник — темнота, бесконечно порождающая этих существ. Я волнуюсь за Офеллу, но не зову ее, потому что так ее могут заметить. Я только надеюсь, что она бежит с нами и мечтаю услышать ее дыхание.

Но я слышу только их прерывистые, больные хрипы и помимо неприятной перспективы быть съеденным, я боюсь заразы, которую распространяет их горячее дыхание. Хотя это не так уж и разумно. В конце концов, какая разница, заразишься ли ты, если тебя тут же съедят.

Они летают, но не высоко и недолго, слабые крылышки с трудом выдерживают вес их тел. Эти крылья действительно переливаются легкой, размытой радугой в потоке лунного света, и нечто столь хрупкое даже красиво, поэтому я обещаю себе запомнить это удивительное зрелище, но подумать над ним потом.

— Лучше бы мы занялись групповым сексом! — кричит мне Юстиниан, но в голосе у него восторг, потому что для любого преторианца опасность лучше, чем групповой секс. А еще некоторые говорят, что преторианцы устраивают оргии после охоты, но это не подтвержденная информация, хотя Юстиниан и соглашался с ней.

Трава и земля под нашими ногами покрыты этой странной жилистой слизью. Смотреть на нее почти невозможно. Мне нравится думать, потому что как только я пытаюсь просто бежать, мне кажется, что ноги меня не слушаются.

Не нужно контролировать процесс, нужно предоставить телу самому все решать, и оно окажется умнее меня. Так что я как будто разделяюсь, один я бегу, другой я размышляю. Один я взволнован и сердце мое выпрыгивает из груди, другой я созерцаю мир, словно бы я к нему непричастен.

Я не сосредотачиваюсь в полной мере ни на чем, даже на спасении собственной жизни, поэтому кое-что у меня получается. Иногда меня хватают и даже пытаются укусить, но у меня есть палка, и она неплохо справляется со своей задачей (а кроме того с тем, чтобы занозить мне руки крохотными своими частицами — на долгую память). Я ловлю себя на мысли, что изгои, в общем-то, не страшные. Это несчастные, больные создания. Они разрушаются прямо у меня на глазах, и то, что они вообще могут охотиться на нас, с их стороны подвиг.