Дарья Беляева - Воображала [СИ]

Аромат этот чудился мне, я была уверена. Прежде я слышала его только в больнице, где дезинфицировали операционные. Хирургические вмешательства оставались единственными, хотя и маловероятными, источниками гнилостной мерзости в теле, оттого в больницах всегда царила идеальная, параноидальная чистота. Гной был последним оплотом осквернения тела, призраком всех забытых болезней сразу. Автомобильные аварии, падения с высоты, попытки самоубийства — все это обнажало плоть, делало тело открытым и беззащитным. Эту хрупкость стремились защитить с помощью дезинфектантов, которые были необходимы не столько телу, сколько разуму, одержимому ужасом перед концом времен и дальней эпидемией.

Люди бездны хлынули в мой раненный город, словно инфекция, и карболовая сладость всюду напоминала мне о грязи, болезни и беззащитности.

А я мечтала сохранить былое величие своего народа. Я научилась просить, не за себя, но за других людей. Я спасала их имущество, а иногда и жизни, раздавая за них обещания служить Аэцию.

Я выполняла неблагодарную работу коллаборационистки, но кто-то должен был делать и ее. Я умоляла, приводила аргументы, лгала, утаивала правду. Я всеми силами старалась сберечь то, что осталось у моего народа, и у меня получалось. Я встречалась с людьми, которые нуждались в моей помощи, и мы вместе решали, как убедить Аэция сохранить их власть и влияние в лучшем случае.

В худшем случае вопрос состоял в том, как сохранять им жизни и право пребывания в Империи.

Сегодня мне предстояло поехать в Делминион, и я ощутила, что время пришло. Мне нужно было сказать ему о том, что я ношу под сердцем его ребенка. Я надеялась вызвать у него радость, хотя все еще не была уверена в том, что он способен ее испытывать.

А потом я хотела просить его о месяце отдыха в Делминионе, я была почти уверена в том, что получу то, что желаю.

Я вышла к завтраку, сохраняя подчеркнуто безразличный вид. Я научилась не показывать своей ненависти.

— Доброе утро, Аэций, — сказала я.

— Доброе утро, Октавия.

Он завтракал по варварским обычаям плотно. Перед ним был кусок мяса, на мой взгляд недожаренный. Я велела Сильвии подать для меня тосты с медом.

Дом изменился. Всюду открылись глаза камер, даже не пытавшиеся укрыться. Аэций мог казаться параноиком, он внимательно следил за всем, что происходит, был буквально помешан на информации. Лучшим отдыхом для него был просмотр записей с камер наблюдения.

Некоторое время я думала, что он, наверняка, уверен в том, что коварные принцепсы мечтают отравить его или подослать к нему преторианского убийцу. Но потом я поняла, что дело было не только в этом. Аэций искал что-то еще.

Я заметила, что всякий раз, когда он входит в комнату, Аэций внимательно осматривает все вокруг, словно заново запоминает, как стоят предметы, как расположена мебель, куда выходят окна. Аэций будто играл в какую-то игру, в которой ему нужно найти пять отличий или, может быть, как можно более точно воспроизвести в голове окружающую среду.

Я не понимала, занимает его это или волнует. Его взгляд всегда внимательно скользил по вещам, и это было даже к лучшему. Потому что когда Аэций смотрел прямо на меня, мне казалось, что он препарирует меня с тем же равнодушием, с которым запоминал обстановку комнаты, даже если бывал в ней уже сотню раз.

Вот в чем состояла одна из пугающих черт Аэция — он словно всюду и всегда бывал в первый раз. Еще в университете я читала эссе, посвященное сущности искусства. Автоматизация, говорилось там, затирает мышление, а искусство помогает нам обострить восприятие и увидеть привычные и не вызывающие у нас удивления вещи совсем иным взглядом.

Аэций словно никогда не впадал в это столь обычное и естественное состояние мышления. Он всегда и все ощущал остро и по-новому, словно его память стирала все свидетельства о мире до наличной секунды. Он постоянно был оглушен этим вечным потоком впечатлений.

И сейчас, когда я вошла, он с тем же неузнаванием смотрел на тяжелые занавески, которые не изменялись с самого его прихода сюда.

— Нам нужно поговорить, — сказала я. — После завтрака. Я велю подать чай. Ты спешишь?

— Строго говоря, спешу. Но я могу уделить тебе время.

Мы завтракали в полном молчании. Нам все еще нечего было друг другу сказать, когда мы не обсуждали судьбу нашей, теперь уже общей, страны.

Когда подали чай, я вдохнула его слабый мятно-медовый аромат, который успокоил мою тошноту.

— Я ношу ребенка, — сказала я. Все получилось очень быстро, я даже не успела испытать стыд.

— Я знаю, — ответил он. — Я замечаю больше, чем ты думаешь.

На самом деле я была уверена в том, что он замечает почти все, но жизнь, развивающаяся во мне казалась мне слишком личной и тайной.

— Кроме того, — сказал он. — Мне говорила Дигна. Я все думал, когда ты скажешь мне. Надеялся, что это будет прежде, чем сын или дочь появится на свет.

Неожиданно для себя я спросила:

— Это твой первый ребенок?

Он кивнул. Я долгое время молчала, не понимая, зачем задала этот дурацкий вопрос. Ответ ничего не значил, какая разница, были ли у него дети прежде. Этот ребенок всего лишь политическое обязательство, которое я должна была выполнить. Неважно, от кого он. И неважно, кто и что чувствует по этому поводу.

Я принялась рассматривать кольцо сестры на пальце. Бензиновый блеск опала заворожил меня. Прежде, когда это кольцо носила сестра, я могла смотреть на него часами.

— Ты хотела о чем-то спросить, — сказал Аэций. Тон его был скорее утвердительный, чем вопросительный. Я взглянула на него и заметила, что его глаза кажутся еще более воспаленными. В последнее время он ожесточенно спорил с Сенатом по поводу квот на обучение в университетах, медицинского обеспечения, минимальной заработной платы. Из-за прихода людей бездны все трещало по швам, отлаженная система не была в состоянии обеспечить уровень жизни принцепсов и преторианцев всем.

И в то же время приток людей позволил начать глобальные проекты. Строился третий аэропорт в столице, расширялся Город, страна залечивала раны войны и промышленность находилась на подъеме. Аэций балансировал между пропастью, в которую могла скатиться Империя и взлетом, который она могла совершить. И, надо признаться, отстройка и шлифовка систем выходила у него хорошо. Империя перестраивалась, она была жизнеспособной, и источники всякой нестабильности в руках Аэция превращались в прибыль. У него был талант, и я не могла не признать этого, но не могла и не раздражаться.

— Я хотела сказать, — ответила я. — Я собираюсь поехать в Делминион на месяц. Это полезно для меня и ребенка.

Я едва не добавила что-то вроде «полезно не видеть тебя», но удержалась. Мне нужно было уехать, встретиться с человеком, который хотел свидания со мной. Он сказал, что срочен скорее разговор, чем дело, и я планировала быть Делминионе уже сегодня ночью.