Дарья Беляева - Воображала [СИ]

— То есть, это даже лучше, чем первый класс? — спросила Ретика.

— Почти то же самое, но более обособленно, — ответила я.

— Для волков-одиночек с миллиардами денариев на счету, — сказал Кассий.

Они не то чтобы ладили. Как и любые малознакомые мальчик и девочка, они перекидывались репликами, в основном, через меня, стараясь впечатлить друг друга. Наблюдать за этим было забавно.

Самолет понесся по взлетной полосе, и я почувствовала детскую свободу от осознания того, что покидаю Вечный Город. При взлете у меня заложило уши, и я судорожно сглотнула, наблюдая, хотя и с трудом, потому что Ретика приникла к иллюминатору, за тем, как отдаляется земля. Золотые огни, а ничего кроме них не было видно в темноте, щедрой рукой рассыпанные в Вечном Городе оставались внизу, казались все более крохотными, пока Город не начал напоминать ночное небо, только вместо серебряно-белых звезд были звезды оранжево-золотые.

Отражение неба — земля, его обратная сторона, подумала я.

В самолете я проспала практически все сорок минут полета, хотя собиралась почитать книгу. За это время Кассий успел выпить полбутылки вина, которое, как сказала стюардесса, велела подать я.

Ретика не выдала его, по официальной версии, из смущения.

— Не хотела вас будить.

Я была в ярости, однако сочла непедагогичным показывать это. Кассий смотрел на меня взглядом, который ему с трудом удалось сфокусировать один раз, поэтому теперь он боялся его отводить.

— Ты все равно несешь багаж и заказываешь машину, — сказала я. — И все равно сделаешь все в лучшем виде.

Как говорил мой папа, главное не то, что ты делаешь, а то, насколько ты при этом хорош.

Кассий оказался сносен. Хотя багаж он едва не уронил на эскалаторе, по телефону говорил вполне бойко. Аэропорт Делминиона, подумала я, как же давно мы не виделись.

Аэропорты всех городов мира примерно схожи — это просторные, белые, наполненные людьми и суматохой помещения, и память не подкидывала мне никаких визуальных образов, но я словно уже ощущала запах моря, ждущий меня снаружи.

Люди нервничали в очереди на регистрацию, и это волнение показалось мне каким-то особым. На табло я увидела направление рейса — Армения. Армения сейчас активно принимала наших беженцев. Не богатая, но и не бедная, гостеприимная и консервативная страна, оплетенная виноградниками и надежно укрытая в горах, она многим казалась лучшим вариантом для смены места жительства.

Сопоставив направление полета с количеством чемоданов, я поняла, в чем особенность этого волнения. Люди, стоявшие в очереди, уезжали навсегда. Они покидали свою Родину, потому что не были способны смириться с новыми порядками. В глазах у них были тоска и надежда, они пристально следили за детьми и чемоданами, чтобы занять себя чем-нибудь, кроме мыслей о том, что жизнь навсегда изменилась.

Я почувствовала грусть. Не потому, что хотела быть на их месте, а потому, что мой прекрасный народ, мои принцепсы, покидали мою страну.

Никто не обратил внимания на мое присутствие, хотя все здесь знали меня. Может быть, им было стыдно, а может быть они в чем-то меня винили. Я быстро прошла на улицу, а Ретика семенила за мной в моем красивом и смешном на этой маленькой девочке пальто.

Милый мой, то были самые беззаботные и самые чудесные времена, когда я, в восторге от собственной юности, жила в Равенне. Чудесный студенческий городок, где бездельники не спят даже ночью, поэтому гулять по его улочкам уютно и безопасно.

Нам было по восемнадцать. Сестра поступила на факультет политологии и права в Государственном Университете, я же училась в Университете Свободного Образования, где можно было набрать себе сколько угодно не связанных друг с другом предметов. Мне никем не нужно было становиться, но многое на свете было интересно. На первом курсе я получалась кем-то вроде биолога-теолога, и сестра надо мной смеялась. В дальнейшем я изучала психологию и сравнительное языкознание, историю театра и трансмедиальные проекты, социокультурное проектирование и историю Древнего Рима, и еще много чего, о чем было приятно и любопытно читать.

Я могла поддержать разговор на любую тему, но у меня не было никакой стабильной идентичности. Я все еще была просто воображалой.

Сестра же, напротив, казалась мне серьезнее, чем когда-либо. Она ответственно относилась к учебе, не прогуливала занятий, вовремя сдавала все работы. Словом, являла собой полную противоположность самой себя еще пару лет назад. Я, хотя и продолжала быть хорошей девочкой, ощущала себя расслабленно, как никогда, занималась лениво и из удовольствия.

Сестра все время была занята, и мы не то чтобы отдалились друг от друга, но я вдруг осознала, что вижу ее намного реже. Она проводила свободное время в библиотеке, не интересовалась юношами, которые занимали ее еще полгода назад, не ходила на танцы.

Я тоже ни с кем не крутила романов и музыка меня не интересовала, я любила только читать. Однако я оставалась самой собой, а вот сестра превращалась в кого-то другого.

Я не помню, когда в моем сердце зародилась, тогда еще смутная, тревога за нее. Мне казалось, словно сестра стала излишне рассеянной, когда она приходила, чаще всего далеко за полночь, я не сомневалась в том, что сестра была в библиотеке — глаза у нее были покрасневшие от чтения, она выглядела измотанной.

Странно, однако ее не портила даже усталость. Она придавала ей хрупкий, мученический вид, делавший ее только красивее. Сестра приходила в комнату и почти тут же ложилась спать.

Первые несколько недель я только благодарила своего бога за то, что не выбрала столь сложный факультет в столь престижном университете. Затем я стала тревожиться за нее, пробовала поговорить, но сестра лишь жаловалась на нагрузку и кляла свои обязанности будущей императрицы.

Мы жили тогда в небольшой квартирке в центре Равенны. В ней всегда было светло, чисто и пахло лавандой, которую я покупала каждое утро в цветочном магазине прямо рядом с нашим домом. У нас было две комнаты, но мы жили в одной. По вторникам и пятницам с утра приходила горничная, а обедали мы в симпатичных термополиумах, где подавали чудесный кофе с булочками и просто восхитительные согревающие супы.

Помню, мы с радостью обустраивали наш дом, только наш и ничей больше. Покупали приятные глазу мелочи, выбирали обои, расставляли вещи.

Но к моему восемнадцатому маю на земле у меня, посреди всего счастья, которое должно было у нас быть, создалось впечатление, что я живу одна. Я пыталась звонить родителям, но папа лишь сказал, что сестра делает то, что должно и ответственно относится к своей судьбе.

Часть меня согласилась с ним, и я даже заподозрила себя в зависти к положению сестры, впервые в жизни. Однако, волнение мое не утихало. Сестра становилась все более рассеянной, и тогда я начала водить ее к психотерапевтам, психологам и психоаналитикам, каждые выходные мы выбирались, чтобы выяснить забытые подробности ее детства или нюансы отношений с родителями.