Дарья Беляева - Воображала [СИ]

Я расчесывала длинные волосы Ретики, думая, что в этом деле у меня есть слабо объяснимое преимущество перед самой Ретикой. Казалось, она никогда не расчесывалась самостоятельно, и всякий раз мне приходилось, перехватив ее пряди, чтобы не сделать больно, вычесывать колтуны.

Мои мысли снова вернулись к Аэцию. Я не могла понять его, что бы ни спрашивала и как внимательно ни слушала бы. Аэций был загадкой, безличной точкой, где встречались противоречивые дискурсы, воплощением идей. Он сам по себе являлся психотической ямой, и я готова была поверить, что у него нет тела, что он не ощущает его границ, что он вовсе не человек и состоит исключительно из слов, которые ничего не значат, потому что Аэций не имеет собственной, свойственной людям, позиции.

Он не просто был скрытным, он ускользал от прочтения, спрятавшись за громоздкими словесными конструкциями. Я могла бы поверить в то, что Аэций не существо из плоти и крови, он дух, вызванный к жизни противоречивым и разбитым сознанием его народа, продукт их странного дара, их исполняющего желания бога.

И именно этот растворяющийся по приближении мираж, казавшийся его личностью издалека, и интересовал меня. Аэций был филологической загадкой, исторической задачей, которую мне хотелось решить. Но в этой задаче не было констант. Его ужасающая жестокость растворялась в его самоотверженном гуманизме, который, в свою очередь, разрушался напором его лживого цинизма. В этой цепи было множество звеньев, но в конце не оставалось ничего. Я была рада этому неожиданно нахлынувшему исследовательскому интересу. И не была уверена в том, что если однажды он покорится мне, я испытаю радость. Страсть и поиск, как часто говорила сестра, слаще любой награды, а слаще исполнения самой прекрасной мечты — путь к ней. Она исполнила множество своих желаний, и у меня не было причин не верить ей. Исполнившиеся желания вызывают тоску и усталость, внутреннюю пустоту, сравнимую, наверное, с посткоитальной грустью.

— Не косу, а хвост! Я же ненавижу косы!

— Прости, моя дорогая, я задумалась.

Волосы Ретики пахли обаятельно ненатуральной пародией на клубнику, и я видела в них крохотные блестки. Забавно было понимать, что эта девушка, так желающая понравиться какому-то красавчику, все еще пользуется шампунем для маленьких девочек. Наконец, волны ее волос стали податливыми и мягкими, шторм, с которым она пришла ко мне, прекратился, и я заплела ей хвост.

— Ретика, я же говорила тебе, оставлять дверь номера открытой, когда приходишь сюда — неприлично, — сказала я. Мне не нравилось, когда кто-то поступает не по правилам, но на Ретику я не могла по-настоящему злиться.

— Я закрывала дверь, — сказала Ретика с интонацией, которую мне сложно было определить. Волнение мешалось в ней с радостью, и они образовывали нечто новое, совершенно мне непонятное. Я не успела ответить, потому что услышала голос Кассия.

— Октавия! Этот ублюдок сбежал! Я с ним еще не закончил! Он у тебя!

Тогда я поняла, кто именно пришел сюда сегодня, и сердце мое забилось в тревоге. Я оказалась в бессловесном заговоре с моим невидимым знакомым, поэтому сказала:

— О ком ты, Кассий?

— То есть, он не к вам направился?

— Кто направился?

Кассий с гордостью прижал кулак к груди.

— Это все моя заслуга. Я спровадил незваного гостя. Наверное, так хотел сбежать от меня, что…

— Верни его, Кассий. Найди его и верни. Я не хочу, чтобы ты спроваживал моих гостей, пусть даже незваных. Пусть Ретика тебе поможет.

Кассий нахмурился, и эта гримаса тут же сделала его младше, словно бы прежним Кассием, которого я знала еще совсем мальчиком.

— Старайся для вас, — сказал он.

— Столь извращенное проявление заботы все равно меня порадовало. Но найди моего гостя.

— Ладно. Я тогда правда Ретику возьму. А вы ее не видели?

Я закрыла глаза. Значит, Ретика решила остаться здесь, и теперь в моей комнате было двое невидимых молодых воров.

— Нет, — сказала я. — Не видела. Посмотри на пляже.

Когда Кассий закрыл за собой дверь, я прошла в кабинет, взяла телефон, с таким презрением отброшенный мной недавно, и заказала в номер лимонад. К тому моменту, как я вернулась в комнату, Децимин уже сидел в кресле. Его невероятная красота снова ослепила меня, и мне захотелось упасть перед ним на колени и смотреть, смотреть в синюю бездну этих глаз, как смотрел на самого себя Нарцисс, пока я, напитавшись этим великолепием, тоже не превращусь в цветок.

— Здравствуйте, — сказал он через полминуты, когда понял, что я так и не произнесу ни слова, если он не прервет этот контакт, установившийся между мной и его красотой. Децимин привык к подобной реакции, лицо у него мгновенно стало скучающим, казалось, он сейчас взглянет на часы, чтобы засечь, сколько времени понадобится мне для возвращения в реальность.

— Добрый день, Децимин. Ты принес мне новости от Северина и Эмилии?

Взгляд у него стал очень серьезным, а затем болезненным. Он кивнул, затем покачал головой. Децимин казался таким неуверенным, запутавшимся. Я чувствовала себя готовой сделать все для него. Красота, пожалуй, даже не вызывая влечения, может пленять разум.

Децимин скинул модный пиджак, стал расстегивать свою дорогую рубашку. Она не сияла белизной. На ней были неаккуратные полосы крови, словно от звериных когтей. Я вздрогнула, в равной степени от чудовищности самой идеи боли, которую можно причинить этому совершенному существу, и от стука в дверь. Принесли лимонад.

Я потеребила пальцами пуговицы на своем платье, призывая его одеться, и пошла открывать дверь. Не хватало, чтобы императрицу застали с юным, окровавленным мальчиком. Что ж, у беременных свои причуды.

Я засмеялась, подумав, что так могла бы называться дешевая статья в желтой газетенке. Быстро сунув лакею чаевые, я взяла поднос с лимонадом сама, вызвав его удивленный взгляд. Он быстро поправил круглые очки с линзами слишком тонкими, чтобы проблемы со зрением мешали ему работать. Наверное, просто считал, что в очках выглядит представительнее.

— Спасибо, — сказала я и развернулась, позволяя ему закрыть дверь.

Децимин смотрел на меня внимательно, казалось, он сейчас рассмеется, но он ограничился улыбкой, готовой застить полуденное солнце. Я разлила лимонад по бокалам, третий поставила на тумбочку у кровати, зная, что и он будет опустошен.

Децимин сделал вежливый глоток, однако его явно интересовали напитки крепче и дороже.

Я села в кресло перед ним, махнула рукой, а потом поняла, каким образом это выглядит. Словно старая развратница велела ему раздеваться. Однако, Децимин к подобному обращению был более, чем привычен. Я ожидала, когда он расстегнет рубашку с восторгом и стыдом. Мне показалось, что увидев это тело в его первозданном совершенстве, я готова была умереть.