Сергей Барк - Каста [СИ]

Заблуждаться больше не приходилось: Лето было наплевать на Виро. Безразличие, которое раньше не замечал омега — или старался не видеть, обозначилось чёткими линиями выражения, возникавшего на лице альфы всякий раз, когда им приходилось стоять друг напротив друга. Лето не любил Виро, и омега наконец это осознал.

Что делать с собственной жизнью, если ты покалечен и потому навеки зависим? Если твой жених тебя не любит и уже не полюбит, встретив истинного? И что, если этот истинный выжил случайно, когда ты сам подписал ему приговор? Какая жизнь ожидала впереди Виро?

Об этом он думал дни и ночи напролёт, и даже горе от потери брата блекло перед диким страхом собственного будущего. Впервые ему стало казаться, что спасение было не даром небес, а наказанием, раз уж Аум ссудил ему ту судьбу, которая уже распахнула двери его дома. Пропасть, которая пугала омегу смертельно, одновременно стала представляться единственным выходом.

Ворочаясь от собственных мыслей и боли, крутившей конечность, словно стремясь её вырвать, Виро тяжело вздыхал и кряхтел. Жизнь никогда ещё не казалась такой беспросветной.

Так прошла неделя. Нога не проходила, высасывая силы, пока Виро наконец не понял, что не может подняться. И снова пришлось пить вонючие отвары. Удерживать жидкость в себе становилось всё труднее. Как только по дому разносился запах знакомых снадобий, Виро начинало мутить, и он надеялся, что сумеет забыться приступом лихорадки скорее, чем Шиторо явится к нему в спальню.

Сон — скудный и беспокойный — не приносил желаемого облегчения. Кошмары набрасывались, стоило сомкнуть глаза, крутясь бесконечными образами страшных уродов.

Виро очнулся, вынырнув из очередного омута. В комнате возникла знакомая тень — это был Хюрем.

По ночам он уходил, и папа не знал об этом. Ни разу никому не удалось его поймать, а Виро… Виро не отваживался сказать против него ни слова. Куда мог деваться Хюрем, для него не было тайной — не раз альфий запах запретного удовольствия цеплялся за одежду и тело ненавистного омеги.

Хюрем бесшумно возился в противоположном углу комнаты, когда Виро произнёс:

— Завтра я расскажу папе о твоих отлучках, — горло пересохло, но омега продолжил: — И о том, куда ты исчезаешь.

Тень, колыхавшаяся паутиной, замерла, прислушиваясь. Других слов не последовало — Виро сказал всё, что хотел, и умолк, ожидая реакции — и та последовала. Чёрное вытянутое пятно заскользило по комнате, но так медленно, что ослабший Виро не сразу уловил движение. Только когда оно увеличилось на треть, омега ощутил страх, прошивший внутренности: Хюрем приближался, заставляя Виро скорчиться на собственном, по детски узком ложе в ожидании расправы.

Хюрем замер над постелью, заставив Виро задержать дыхание. Огромный и чёрный, словно сама пустота — бездна, явившаяся за Виро, Хюрем возвышался над чуть не скулившим от испуга омегой. Он молчал, продолжая стоять и смотреть, пока тишина не стала нестерпимой. Виро казалось, что боль приносит каждый миг, в который он успевал раз за разом представить, как Хюрем хищной тварью бросается на него, чтобы перегрызть глотку. Но момент разбился на вечность, и каждый ее осколок прокручивал миг прыжка снова и снова. И снова.

Виро не выдержал.

— Я всё равно скажу, — ноющим от напряжения голосом протянул омега. — Тебе меня не запугать!

Это была ложь. Страх, испытываемый к Хюрему, давно поселился в душе, и сейчас Виро едва удерживал себя на месте, чтобы не грохнуться с кровати и не попытаться уползти червём. Куда угодно, лишь бы подальше от Хюрема.

Тень всколыхнулась едва заметно, и Виро с ужасом ощутил руку на своей ноге. Она была холодной, и это было бы приятно, ведь сухая ледяная ладонь легла прямо на больное колено. Было бы приятно, если бы рука не принадлежала Хюрему.

Виро застыл.

— Ты знаешь, какой бывает боль? — прошипел змеиный голос в самое ухо.

Виро знал. Он, как никто другой знал, какой бывает боль. Кому бы, как ни ему, знать об этом: столько раз она сводила его с ума, и вот уже несколько лет она его постоянная спутница. Впившись однажды своими острыми зазубренными щупальцами, она уже никогда его не покидала, и Виро знал, что спасения от неё нет. Они будут жить вместе столько, сколько отведено Виро. Половину этого времени отберёт она, иначе и быть не могло.

Пальцы Хюрема сжались и Виро задохнулся. Хотел закричать, позвать на помощь папу, но его рот закрыли, вдавив голову в подушку.

— Возможно, — послышалось шипение и Виро притих, пока сердце его колотилось, как сумасшедшее, — ты уже кое-что понял, но поверь, у боли есть бесчисленное множество оттенков, с которыми я могу познакомить тебя при желании.

Влага скользнула вдоль щёк омеги, но он этого не заметил, поглощённый обещанием Хюрема.

— И чтобы ты знал о том, с каким знатоком имеешь дело, сегодня я покажу тебе одну из её красочных сторон.

Не успев опомниться, Виро почувствовал сразу несколько вещей. Рука плотнее вжалась в рот, парализуя. Виро вскинул было руки, желая оттолкнуть от себя Хюрема, но пальцы на голени впились в мясо, словно кожи и не было, дёрнули нещадно. Кости хрустнули. В голове взорвался огонь, разом охвативший тело и толкнувший в агонию. Виро сгорал от невыносимой боли, как тогда, когда упал с обрыва.

Он хотел кричать, скулить и рыдать раненым псом, но рот закрывала рука, не давая ему это сделать. Хюрем навалился сверху, лишая возможности двигаться, и просто наблюдал за тем, как корчится ничтожный соперник. Виро не имел понятия, как долго длилась пытка, ему казалось, что секунды превратились в долгие мучительные часы; но вот наконец силы его покинули. Разум стремился испариться, покидая тонувший корабль. Можно ли было надеяться, что Виро не проснётся? Малодушная мысль была такой пленительной, что омеге показалось, будто боль на миг стала почти сносной.

То же малодушие заставило его угрожать Хюрему. Ведь тот мог разозлиться, накинуться на него и покончить разом со всем. Виро не сомневался, что мог. И тогда он бы сбежал от этого всего. От увечья и бесконечной беспомощности, скручивавшей тело; от не любившего его жениха и раненого сердца; от смерти брата и этого взгляда отца в тот миг, когда он хотел попрощаться, уходя в очередной поход, но так и не проронил ни слова. От этой боли. От всей этой непрекращающейся, а только растущей боли. Ревущей и рвущей.

Следующие слова, прошелестевшие в глухой ночи, низвергли Виро на самое дно отчаяния, отняв надежду на забвенье.

— Это было лишь первое знакомство, — Хюрем был беспощаден. — Мы продолжим завтра, — Виро показалось, что в комнате не осталось воздуха. — И послезавтра, — воздух выкачали и потому он не может вдохнуть, хотя рот его больше никто не закрывает. — И потом.