Рина Росснер - Сестры зимнего леса [litres]

– Да ну?

– Но мне они показались подозрительными. Впрочем, пообещали прийти на собрание. Народ поговаривает об организации самообороны. Простых дежурств уже недостаточно. Предлагают всем вооружаться. Если на нас нападут, мы будем обороняться. Отец заявил, что будь он проклят, если допустит кровопролитие. Надо во что бы то ни стало убить медведя и остановить расползающиеся слухи. Гои должны понять, что мы не имеем к убийствам никакого отношения.

– А как Эстер Фельдман? – Дыхание у меня перехватывает. – Сильно подавлена?

– Подавлена – это ещё слабо сказано. Фельдманы очень боятся за свою жизнь. Собираются перебраться в город к Кассинам.

– Что, если вы убьёте медведя, а убийства не прекратятся?

– Другого разумного объяснения у нас всё равно нет. Нельзя сидеть сложа руки. Надо надеяться, что людей убил шатун. Будем охотиться днём и ночью, пока не выследим зверя и не покончим с ним. Иначе останется только ждать, пока кто-то не выяснит, что в действительности произошло с Женей и Михаилом. В противном случае все горожане будут показывать пальцами на нас.

Все сходятся на кладбище. Мороз тронул кресты и могильные плиты сизым инеем, наше дыхание вырывается облачками пара. Мать Жени, Галина, всхлипывает и тоненько, словно брошенный котёнок, плачет. Иван, её муж, держится, но я вижу, что и он раздавлен смертью дочери. Сегодня город хоронит Женю. Завтра – Михаила.

С Лайей остался Довид, поэтому я смогла прийти на кладбище.

Прежде я никогда не видела, как христиане хоронят своих мёртвых. Даже представить не могла, что когда-нибудь окажусь на их кладбище. Однако остаться в стороне была не в силах. Кто-то убил Женю и Мишу, и этот «кто-то» – вовсе не медведь. В город понаехали газетчики, строчащие заметки, обвиняющие евреев. Сердцем чую, что во всём виноваты Ховлины, а доказать не могу. Мне совсем не нравятся Рувим с Альтером, но угрозы Фёдора и Мирона ясно указывают, чьих рук это дело. Единственная зацепка – Лайя. Она наверняка знает правду, только говорить не хочет. Опускаю платок пониже, чтобы прикрыть лицо.

Чего я только не делала, пытаясь вылечить сестру! Перепробовала все травы, корешки и снадобья, что нашлись в матушкиных запасах. Сходила в аптеку Краковера и накупила всяких лекарств, которые посоветовал сам Вельвель. Всё впустую. А Фёдор так и не явился.

Рассеянно кручу в руках небольшой венок из сосновых веточек, наблюдая, как мужчины забрасывают гроб чёрной жирной землёй. Когда падают последние комья, священник кончает молитву и произносит:

– Мы собрались, чтобы почтить память рабы божьей Евгении Беленко. Нас привела сюда безвременная, жестокая кончина этой дщери Дубоссар, и мы до конца своих дней не забудем, какой она была при жизни. Она была светом очей для своих родителей. И вот мы пришли, ведомые любовью, уважением и общим горем. Возблагодарим Господа за то, что он послал нам, пусть и на краткое время, такую, как наша Евгения. Бог дал, Бог взял. Господь накажет её убийц по промыслу своему, мы же должны искоренить зло, поселившееся между нами.

«Амен», – думаю я.

– Ибо сказано: всякая плоть – как трава, и всякая слава человеческая – как цвет на траве. Раба божья Евгения стала цветком, сорванным до срока. И подобно тому как великие Кодры защищают нас от ненастья, так и крепкие, словно дубовые ветви, узы родства, семьи и общины помогут нам, скорбящим о потере. Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твоё!

«Амен».

Люди начинают расходиться, родители Жени тоже возвращаются домой.

Я медлю. Хочется прикоснуться к ещё рыхлой земле, которая вскоре станет холодной и твёрдой. Женя унесла с собой в могилу ответы на мои вопросы. Зажмуриваюсь и думаю о ней, которая лежит сейчас одна-одинёшенька под тяжким грузом земли. Вспоминаю о женихе и невесте, похороненных на еврейском кладбище. Те даже в смерти остались вдвоём. А Женя? Открываю глаза. По щекам текут слёзы. Кладу венок на могилу и осматриваюсь в поисках подходящего камешка.

И тут за спиной раздаются крики:

– Убийца! Душегубка!

Что? Поймали убийцу? Распрямляюсь, оглядываюсь и вижу Бориса Томакина, хозяина табачной мануфактуры. Он тычет пальцем в мою сторону. Недоумённо оборачиваюсь. Никого. Сердце обрывается. Он показывает на меня.

Стремглав бросаюсь к дому. Я задыхаюсь. Такое впечатление, что сердце вот-вот разорвётся. Меня бьёт дрожь. Я должна поскорее вернуться к Довиду с Лайей и защитить их. У Довида есть оружие. Надеюсь, он знает, что нам делать.

Трясущимися руками барабаню в дверь. Она распахивается. Вбегаю в дом, с грохотом захлопываю её за собой и кричу:

– Довид! Довид, они думают, что это я! Они идут за мной!

– Кто? – Он бросает взгляд за окно. – Либа, о чём ты? Что случилось?

– Они увидели, как я положила на могилу венок… – говорю, едва отдышавшись. – Борис Томакин. – Я медленно оседаю на пол. – Он обозвал меня душегубкой. Довид, я испугалась и убежала, просто убежала… – Хватаю ртом воздух, сдавленно всхлипываю. – Что ещё мне оставалось делать?

– Они тебя преследовали?

– Не знаю. Я слышала шум… Да, наверное, преследовали. Может быть. А как я должна была поступить?