Рина Росснер - Сестры зимнего леса [litres]

– Оставайся здесь, слышишь? Ни в коем случае не выходи. Я сам с ними поговорю.

Неверными руками Довид достаёт из брошенного в угол ранца револьвер.

– Надо рассказать обо всём кахалу…

– Не бойся. Побудь здесь. Я всё улажу.

– Довид, погоди!

– Что?

– Не хочу, чтобы с тобой приключилась беда… – По лицу градом катятся слёзы.

– Не бойся, Либа. – Глаза у Довида вспыхивают. – Я что-нибудь придумаю. Главное, оставайся внутри и не высовывайся. Всё будет хорошо, обещаю.

Он выходит. Захлопываю за ним дверь, на четвереньках подползаю к кровати, влезаю на неё и обнимаю Лайю, зарывшись лицом в подушки. Меня продолжает трясти. Время тянется медленно-медленно.

– Либа, что случилось? – шепчет Лайя.

– Меня преследовали…

– Кто? – Сестра рывком садится в постели, и я замечаю, что для этого ей потребовалось собрать все свои силы.

– Ложись! – шиплю я. – Тихо!

К счастью, она повинуется без слов.

– Так что стряслось?

– Уже неважно… Так и так нам конец.

– Медведи, да?

– Какие медведи? – Внутри всё обрывается.

– Те мужчины, что пришли к тяте. Они же медведи?

Ума не приложу, откуда ей это известно. Укрываю нас обеих с головой и шепчу:

– Лайя, расскажи всё, что знаешь.

И тут в дверь стучат. Я вздрагиваю. Меня расстреляют на площади? Поволокут в тюрьму? Будет суд?

– Либа, открой! Это я! – слышится голос Довида.

Пригибаясь, чтобы не увидели в окно, подскакиваю к двери и открываю. На пороге Довид, его отец и Шмулик-Нож.

– Ну что? – спрашиваю.

– Перехватили их по пути к вам, – отвечает господин Майзельс. – Убедили обратиться к приставу. Обвинять тебя в убийстве – это смешно.

– Что же нам теперь делать?

– Драться! – хрипло произносит Лайя.

Все оборачиваются к ней.

– Ты о чём, сестра?

– Так бы поступил наш отец, – тихо говорит она. – Он бы без боя не сдался. Нам надо доказать, что ты ни при чём. Им не удастся свалить всё на дубоссарских евреев. Пусть не рассчитывают, что мы безропотно поднимем лапки кверху. Женю никто не убивал.

– Как это? – восклицаю я и перевожу взгляд на гостей. – Да вы входите, входите.

Войдя, они запирают за собой дверь.

– Лайя, что ты такое говоришь?

– Женя на льду упала, я собственными глазами видела. И Миша тоже видел. Он со своим дядей Богданом отнёс её к ним домой. После чего она и пропала.

– Ты же говорила, что видела её потом у Ховлинов. Почему раньше мне всё не рассказала?

– Мне показалось, будто я её видела. Но там было много народу, поди разбери в такой толпе. А вот в том, что на льду осталась кровь, я уверена.

Мужчины переглядываются.

– Кто-то должен пойти и побеседовать с Богданом Сирко, – предлагает господин Майзельс.

– И в полицию сообщить, – кивает Шмулик-Нож.

– А они нам поверят? – спрашиваю. – Кроме слов Лайи иных доказательств нет.

– В любом случае будет драка, – говорит Довид. – Людей у нас хватает. Нельзя допустить погромов. Отправим дружины на улицы, на пристань, расставим охрану у каждого дома. Или предотвратим беду, или умрём, сражаясь.

– Сдурел? – возмущается Шмулик. – Надо просто рассказать людям правду, и всё утрясётся.

– Боюсь, Довид прав, – качает головой господин Майзельс. – В Кишинёве убито сорок девять евреев. А из-за чего? Из-за слухов о случившемся в городке, расположенном… Сколько отсюда до Кишинёва? Вёрст сорок? И ты всерьёз рассчитываешь образумить людей?

– Можно попытаться, – не сдаётся Шмулик.

– Можно, всё можно. А между делом лучше подготовиться к худшему. Если я правильно прикинул, нас больше. Либа, Лайя, сидите здесь. Довид со Шмуликом будут охранять дом, я пришлю им подмогу. Шмулик, если явится толпа, постарайся поговорить с ними, передай им слова Лайи. Я соберу кахал. Одних отправим дежурить на пристань, других – сюда, к вам. Я же пойду по домам. Нельзя допустить погрома.

Довид и Шмулик выходят. В надежде отыскать какое-нибудь оружие вытаскиваю из-под родительской кровати сундук. Обнаруживаю в нём остро отточенные ножи. Странные ножи: чёрные, кривые, похожие на когти. Тут же револьвер. Ножи отправляются в карман фартука, револьвер я затыкаю за пояс и выхожу из дому.

– Куда ты? Чего удумала? – спрашивает Довид.

– Я с вами, – показываю револьвер.

– Либа, опусти немедленно! Уходи в дом! Ты хоть умеешь пользоваться этой штукой? А если тебя увидят с оружием в руках? Застрелят на месте!

– Не умею. Но это и моя война. И мой промах, кстати. Не следовало мне ходить на похороны. Теперь я встану рядом с тобой и буду защищать Дубоссары.

– Либа, ты тронулась. Тебя убьют, и вся недолга.

– Уверен? Тогда – уходи. Защищай свой дом, а мой – моя забота.

– Нет, вы оба рехнулись, – ворчит Шмулик. – А ну-ка быстро внутрь. И ты, Довид, тоже. Я один покараулю.

Мы с Довидом заходим в хату.

– Либа, тебе жить надоело? – спрашивает он. – Кишинёвских евреев убили ни за что ни про что. Только за то, что они – евреи, понимаешь?

«Я сильнее, чем ты думаешь» , – хочется ему сказать. Открываю было рот, чтобы наконец-то во всём признаться, но меня останавливает шум на крыше. Лебеди? Торопливо взбираюсь по лестнице и вижу у чердачного окна Лайю.

– Ты куда?

Сестра стоит, покачиваясь и держась за распахнутую створку. Потом, примерившись, неловко выбирается на крышу.