Дарья Снежная - Роли леди Рейвен. Книга вторая

Спокойный взгляд и ладони, смиренно сложенные на мягко блестящей в свете лампы юбке, в предполагаемый сценарий категорически не вписывались.

— Так ты его любишь? — повторила виконтесса свой вопрос.

Голос ее дрогнул, и она поджала губы, недовольная столь предательским звуком.

— Люблю.

Я сказала и поняла, что впервые произнесла это вслух. И не глядя в глаза человеку, который, собственно, имеет к сказанному прямое отношение, а в разговоре с той, с кем, казалось бы, я буду говорить о подобном в последнюю очередь.

— Ох, моя девочка…

Виконтесса как-то разом изменилась. Куда-то испарились строгость и сдержанность. Она мягко обхватила ладонью мои пальцы на покрывале и потянула на себя. И я сама не поняла, как оказалась головой на остром плече, укрытом кружевами. И как из глаз снова покатились слезы, но какие-то иные в этот раз. Другие. Такие, от которых становилось легче.

— Поплачь, доченька, поплачь. Оно так лучше будет…

Сухие пальцы гладили меня по волосам, и виконтесса едва заметно покачивалась, будто младенца убаюкивала. Она говорила что-то полушепотом, но я не сразу вслушалась в слова, а когда вслушалась…

— …Мне всегда тяжело было тебя понять, это верно. Мы с тобой разные, родились в разное время, выросли в разное, и, видит бог, мое детство прошло без тех испытаний, которые выпали на твою долю. И я думаю иногда, верно ли поступила? Я ведь могла остаться в столице тогда, ведь сослали только моего мужа. Родители приняли бы и меня, и детей, и у вас с Греем было бы все то, что полагается по рождению и по статусу. И у меня было бы. И свет бы не отвернулся. В тот момент они бы, пожалуй, одобрили даже развод с изменником. Но все случилось так быстро, так стремительно, и в тот момент я думала только о том, что я мужняя жена, а значит, мое место с ним рядом. Вот все удивились. Даже виконт удивился. Виду не подал, слова не сказал, но ходил и смотрел на меня как на диво, странным взглядом.

Слезы высохли, я почти не дышала, боясь спугнуть неожиданное откровение. Приоткрывалась завеса над той стороной жизни, которая всегда была настолько скрыта от моих глаз, что я даже не подозревала о том, что она существует. Для меня мать всегда была «маменькой» — требовательной, капризной, строгой и в то же время абсолютно всеми игнорируемой с ее жалкими, как мне казалось, попытками слепить из нашей семьи то, чем она могла бы быть, но не стала.

— И я жалела потом, ох как я жалела… что же ты наделала, Амелия, говорила я себе. О чем ты думала? И всякий раз, когда ты потом делала что-то, что было просто вопиюще возмутительно — и твоя выходка с университетом, и с криминалистикой, и с, прости господи, работой, и категорический отказ соответствовать статусу, — я воспринимала это как собственную ошибку. Посмотри, это все из-за тебя. Это ты, ты виновата. Из-за тебя она оказалась в глуши, из-за тебя не получила достойной жизни. Из-за тебя у нее этот протест и желание что-то кому-то доказать. Из-за того, что ты тогда выбрала не то, что лучше для твоих детей, а мужчину. И я ведь просто хотела все исправить, доченька, все вернуть, хорошо выдать тебя замуж, чтобы ты узнала наконец, какое это счастье…

Мамин голос дрогнул, она тихонько шмыгнула носом.

— Но я смотрела на тебя сегодня и поняла наконец, что ты не сможешь, как я, быть счастливой с кем-то, кого для тебя выберут родители. И мне очень жаль, правда жаль, что ты не можешь быть счастливой с тем, кого выбрала сама. Мы с тобой разные. Ты сильная девочка, мужественная. Ты справишься и обретешь свое счастье, я уверена.

Она взяла меня за плечи, отстранила и невесомо коснулась губами лба. А потом поднялась и направилась к двери.

— Матушка, — окликнула я, не выдержав. Виконтесса обернулась, и я, слабо улыбнувшись, произнесла: — Это значит, что я могу не идти на прием к баронессе на следующей неделе?

Маменька промокнула пальцами уголки покрасневших глаз и строго отрезала:

— Вот еще, юная леди! Приглашение принято, платье заказано, и там будет множество совершенно очаровательных джентльменов, из которых еще пока не сыпется песок!

Она повернулась ко мне спиной — идеально ровная осанка, прямая как стальной стержень, — и вышла, бормоча себе под нос:

— Я стараюсь, ищу ей кавалеров, сортирую по возрасту, а она!..

Да, маменька. Не такие уж мы и разные…

Поднимаясь по лестнице департамента на следующий день, я чувствовала на себе привычный бдительный взгляд. И взгляд этот поднимал в душе волну отчаянной злобы. Почему он здесь? Почему он снова здесь, на своем посту? Как будто совершенно ничего не случилось. Как будто я по-прежнему та, кого ему надо охранять. Как будто я по-прежнему та, о ком он печется как наниматель. Как будто он имеет право обо мне заботиться…

Я стиснула зубы, вскинула подбородок, с шумом выдохнула, а потом, нацепив на лицо обязательную приветливую улыбку, толкнула департаментскую дверь, за которой, к счастью, меня никто не караулил.

Я была далека от мысли, что, не получив ответа на свое письмо, Кьер просто отступится, но надеялась, что все же он не опустится до того, чтобы выяснять отношения в департаменте. И я смогу избегать его до тех пор, пока не почувствую себя морально готовой к тому, чтобы посмотреть ему в глаза и сказать то, что нужно сказать, не рассыпавшись при этом на кусочки.

А в секретариате меня встретил Ричи. Я даже не успела раздеться, как патологоанатом подлетел ко мне, взъерошенный и явно обеспокоенный.

— Леди Рейвен, у нас проблемы.

— Труп? — удивилась я.

Если вопли газетчиков об очередном убийстве я и могла пропустить, погрузившись в свои мысли, то уж зудение собственной печати из-за колебаний фона точно не осталось бы незамеченным. Впрочем, не стоит забывать, что у отдела и помимо маньяка есть дела.

— Если бы! — отмахнулся Ричи. — На ваше имя пришло письмо из университета, и Трейт его забрал. Если там было что-то важное…

А, дьявол! Только этого мне еще не хватало для полного счастья!

Яростно стащив с рук перчатки, я швырнула их на стол, пытаясь хоть так чуть сбросить напряжение и злость, и стремительным шагом направилась в кабинег начальства. У самой двери вдохнула, выдохнула и, чувствуя устремленные на меня взгляды всего отдела, негромко и очень деликатно постучала.

— Господин Трейт, вы позволите?

— Входите, леди Рейвен, — глухо донеслось из кабинета.

И я вошла — прямая спина, бесстрастное лицо, адский котел внутри.

Трейт сидел за столом, спустив на нос очки, и изучал корреспонденцию. И я не сомневалась, что тот конверт, краешек которого выглядывал из урны на самом верху, был адресован мне.

— Позвольте… — начала я.

— Нет, это вы, позвольте, леди Рейвен, — спокойно проговорил первый криминалист, — задать вам два вопроса. Зачем вам списки исключенных или оставивших обучение целителей?