Эльдар Сафин - Алхимия

— Сто тридцать четыре доказанных обезвреживания, в том числе одиннадцать — на осаде крепости Аль-Хазред. В отделении саперов при списочном составе в девять человек за шесть лет было всего семьдесят четыре солдата, в основном разжалованные и осужденные. Из них тридцать восемь погибло, четырнадцать сбежало, восемнадцать получили серьезные ранения. Лико единственный во всей армии прошел сапером от начала и до конца войны, не лишившись даже единого пальца.

— Это не преступление. Просто повезло. И еще меня четыре раза контузило и один раз спину осколками посекло.

Он-то сам не считал это везением. Для декана это были просто цифры — но каждая единичка сочилась кровью, за каждой стояло лицо, и над некоторыми цифирями теперь водрузили кресты, а какие-то так разметало по полям, что даже хоронить нечего.

— Не преступление, — согласился декан. — Шари, вот ты воспользовался подарком от регента, четыре семестра обучения для ветеранов шестого года. Чем займешься потом? Полный курс для историка — не меньше четырех лет, а с твоими сомнительными успехами это будут все десять!

— Два года — долго, я так далеко не смотрю, — честно признался Шари. — Но лейтенант Анарач говорил, что в его поместье есть шкаф с книгами, и если хоть немного поднатаскаюсь в исторических анекдотах, он даст мне место библиотекаря.

— Библиотекарь в деревне? — декан расхохотался. — Будешь смотреть за десятком книг, следить, чтобы их крысы не дожрали? Брось, Шари. У нас есть предложение получше. Пожизненное обучение. Все привилегии старшины курса. Стипендия — восемь талеров серебром в год. Отдельная комната.

— Нет, — уверенно ответил Шари.

— Почему?

— Я не выживу.

Тут хлыщ встал с кресла, подошел к Шари и легко, совершенно не обидным образом приобнял его за плечи:

— И почему же ты умрешь, солдат?

И Шари по голосу узнал его: это был полковник 17-го полка, граф Туардоз. Вот только за восемь месяцев с окончания войны он похудел, обзавелся новым глазом там, где раньше была бархатная повязка, и перестал носить желтый мундир, почему и стал почти неузнаваемым.

— Чувствую, господин полковник! — отчеканил вытянувшийся по струнке Шари.

— Объясни, — с обманчивой мягкостью попросил граф Туардоз.

Шари помнил, как после отступления под Аль-Хазред полковник развесил на раскидистом вязе двенадцать солдат, побежавших первыми. После того случая в 17-м если и сбегали с поля боя, то в одиночку.

— Ну, если попроще попробовать… Вот когда свинье предлагают желуди и отбросы, то это для нее праздник, так?

— Так, — согласился полковник.

— А если свинью моют и дают ей яблоки и апельсины?

— Резать будут, — вступил в беседу декан, чем заслужил недружелюбный взгляд от полковника.

— Слишком много яблок для такой грязной свиньи, как я, — сделал вывод Шари.

— Я забираю его, — сказал полковник, и стало ясно, что не было никакого предложения, а было испытание, которое Шари, на свою беду, прошел. — Надо где-нибудь расписаться?

— Я все улажу, — ответил декан и выдохнул, расслабляясь.

А Шари понял, что он попал, и попал серьезно, так, что отказаться или сбежать не получится.

Сундук ему взять не позволили, только сумку, в которую влезли медальки да головной плат, ну и кошель с серебром. Выдали коня — вороного уланской породы, с которым приходилось как-то договариваться и который каждый миг показывал: «дай слабину — сброшу!».

А потом была скачка на четыре часа, после которой Шари тряпочкой сполз с коня около придорожного кабака.

— Что будет-то? — решился наконец спросить он. — Мину снять нужно?

— Алхимик расскажет, — ответил полковник. — Лезь в карету.

Действительно, рядом оказалась карета: большая и черная, без окон, только с прорезями для воздуха под крышей, в каких любили ездить военные дознаватели. Шари влез и тут же сдвинулся по лавке вглубь, ожидая, что полковник залезет следом, но дверь захлопнулась, и карета тронулась.

— Привес-с-с-свую, любес-с-сный друг, — сказал арапча в дешевом сером камзоле, сидящий напротив. — Три или семнассать?

— Семнадцать, — уверенно ответил Шари.

Арапчу он вообще не то чтобы не любил, просто видел чаще всего на поле боя, или бегущей на себя, или уже мертвой, поэтому разговаривать с ней не привык.

— Морковный пирог или с-солонина?

— Солонина.

— С-с-свет или с-с-солнсе?

— Солнце.

— Лев или кот?

— Лев.

— Три или семнассать?

Тут Шари, до этого отвечавший вполне уверенно, задумался, но в итоге твердо сказал:

— Три.

— Великолепно, просто великолепно, — уже безо всякого акцента заявил арапча. — Что-нибудь знаешь об алхимии?

— Знаю, что ваши алхимики сильнее наших, — поморщился Шари. — И что вы понапридумывали всякой гадости. Огонь алхимический, бомбы, студень, квадры…

— Остановись, — арапча поднял руку. — Ты ничего не знаешь, а задача требует от тебя хотя бы основ. Чем ваши алхимики отличаются от наших? Не отвечай. Ваши считают алхимию наукой. Но она — философия. Способ найти гармонию. Для меня — самая суть жизни. Я вижу алхимию в том, что наша карета едет, но я же могу и доказать с помощью алхимии, что она неподвижна.

— Это как? — усмехнулся Шари. Карета, несмотря на грамотно выставленные рессоры и вполне себе ровный королевский тракт тем не менее ощутимо тряслась.

— Алхимия рассматривает всё через жизненный цикл. Я упрощу: рождение, взросление, остановка, старение, смерть. Эти процессы пронизывают все сущее, как живое, так и неживое. Карета, в которой мы едем, родилась шесть лет назад. Полтора года назад ее сильно переделали под военные нужды, года через два ее передадут почтовой службе, там прорежут окна и снимут войлок с сидений. И еще через три-четыре года карету разберут, то, что еще годно, используют, остальное продадут или выкинут. Сейчас карета в той части цикла, которая подразумевает зрелость, или, по-другому, — остановку. В рамках своего жизненного цикла карета сейчас неподвижна.

Шари расхохотался. Ему нравились такие штуки.

— Ваши алхимики берут три части серы и четыре алой соли, добавляют ртуть, сухое мыло стружкой. Но что за этим стоит — не знают. Им достаточно того, как смешать состав, чтобы получить в итоге управляемый взрыв. А для меня это — «чистая свадьба». Я провожу невесту через ритуал, чтобы в конце она смогла предстать во всей своей красоте перед нетерпеливым женихом. Жених — воздух, взрыв — свадьба. Зная основы, я могу вывести и «чистую свадьбу», и «грязную». Могу создать «черную свадьбу», «желтую свадьбу», сделать «мелкого любовника», «сорванную свадьбу». Два месяца назад я не знал вашего языка. Ко мне приставили переводчика, он учил меня: «здравствуй — салам», «добрый день — руз бахир», «сок — шербет». Мне это было не нужно. Зная алхимию, я провел процесс через рождение вашего языка во мне и воспитание его. Не слова, не правила, но — глубинный процесс. Это — алхимия. А бомбы и студень — это лишь ее проявления, так же, как твоя перхоть или газы, которые ты пускаешь ночью, — это не есть ты сам.