Марина Бишоп - По воле тирана

Прозвучавшая просьба - словно разорванные нити ожерелья извергли бусины отчаяния. Коутрин сама не верила, что исповедь поможет ей. Она всегда обращалась к Кутаро за милостью без посредников. Что она скажет капеллану? В каком грехе покается? Кто отпустит ей грех, возможно, самый чистый из самых праведных поступков совершенных смертными? Ведь покаяние в грехе должно приблизить ее к Богу.

- Но, покаясь в грехе, я очерню Кутаро...

Коутрин, наверное, пробормотала вывод вслух, потому что Афира попросила повторить сказанное. Но Коутрин обессиленно опустила голову на подушку, уставившись в потолок.

- Госпожа, я приведу к вам капеллана.

Не сводя глаз с Коутрин, Афира решительно отступила к двери, чтобы передать поручение.

- Я помогу вам подготовиться. Почему бы нам не переместиться в смежную комнату? Там вас никто не побеспокоит.

Под этим предлогом Афира надеялась увести Коутрин из пропитанной кровью опочивальни. На что королева лишь кивнула и, завернутая в чистую простыню, дала отвести себя в холодную, но светлую приемную, которая протапливалась только по приказу Рэндела, когда ему было необходимо побыть одному. Комната служила своего рода громоотводом, когда король был не в духе. Однако это случалось довольно редко, ведь король обычно успешно регулировал своё настроение.

- Сейчас принесут дров, и я разожгу камин.

- Нет! - выкрикнула Коутрин так резко, что Афира почувствовала, как сердце подпрыгнуло в груди до самого горла.

- Пожалуйста, уходи. Я хочу видеть только капеллана.

Только сейчас Афира заметила при ярком свете, сочившемся из окна, как на меловом лице королевы проступили отчетливые синяки, протянувшиеся от скул по подбородку и вниз по шее, расползаясь по плечам, исчезая под простыней. Но знахарка видела, что и под покрывалом кровоподтеки разоблачали некое жуткое действо, произошедшее ночью. Афира была уверена, что тот, кто был причастен к этому, не умел контролировать силу. Вряд ли это был мертвец возле ее кровати.

- Я оставлю вас наедине с капелланом, как только он придет и ни мгновеньем раньше, - безоговорочно объявила кушина.

Коутрин обреченно вздохнула и откинулась на спинку кресла.

- Мне больно, Афира, - изнеможенно призналась шалфейя. Тревожная морщинка залегла на лбу травницы.

- Я вам помогу, госпожа, но вы должны мне сказать, где у вас болит. Королева моргнула и наморщила лоб, словно стряхивая острые осколки наваждения.

Кутаро... Она больше не слышит его. Его нет в ее мыслях, его нет в ней, он оставил ее. Шалфейя задохнулась от осмысления последствий последнего контакта, дыхание участилось, и она раскрыла рот, жадно хватая ртом воздух. - Душа горит, - горько вымолвила Коутрин.

Стук в дверь оповестил о прибытии капеллана. Бросив тревожный взгляд на королеву, Афира пропустила шалфейя в комнату, указав на кресло напротив.

Священнослужитель проигнорировал травницу и вместо этого опустился возле поникшей королевой. Облаченный в красную ризу, он, казалось, принес в холодную приемную немного тепла. Монахомон был на службе храма со дня восхождения Рэндела на престол. Он был почтенным шалфейем в замке, и сам король исповедовался ему, при том, что королева ни разу не воспользовалась его службой. Монахомон, однако, не принуждал Коутрин к исповеди, замечая за ней немного необычное поведение в храме при служении.

- Я впервые исповедуюсь, законоучитель, - нарушая правила исповеди, не дождавшись благословения и разрешения, проговорила Коутрин.

Монахомон накрыл ладонью руку шалфейи. Королева ахнула и отдернула руку, его прикосновение как шипы вонзились в кожу. Она не сразу поняла, что это всего лишь прохладная ладонь на ее раскаленной коже. К счастью, капеллан с пониманием отступил. Он поймал глаза Афиры и жестом, скрытым от королевы отправил ее за дверь.

- Я покрыла себя позором, я опорочила своего Бога, - не поднимая головы, продолжила Коутрин.

Монахомон кивнул, приободряя на продолжение.

- Я нарушила клятву верности своему супругу... Я совершила грех прелюбодеяния, и я отдала себя ...

Она запнулась, будто рот заполнился иголками вечнозеленой дивы.

- Кому вы отдали себя, ваше величество? Вас, верно, принудили?

Одинокая слеза упала на простынь, и серое пятно расползлось по волокну. Имеет ли она право исповедать грех, совершенный с создателем мира? Коутрин задрожала от нахлынувших картин слияния с Кутаро. Их близость была не от этого мира. Она не была физической, но следы на ее теле вещали совсем иную историю. И теперь, возвращенная в реальность, опустошенная и опозоренная, шалфейя не могла найти себе места в безжалостном мире. У кого просить искупления? Капеллан лишь проситель милосердия Кутаро. Как она может просить милосердия у того, с кем возлегла?

- Меня никто не принуждал, - тусклым голосом ответила королева. - Грех мой в покаянии, я предаю Бога своего своим раскаянием, как и предала супруга. Больше мне нечего сказать. Назначь мне наказание...

За окном скрипнули тяжелые телеги, видимо, только что прибывшие из близлежащих деревень.

- Значит, это правда... - без удивления, будто поняв, в чем именно раскаивается королева, произнес капеллан.

Коутрин по-прежнему не желала поднять голову и посмотреть на Монохомона. Она невероятно устала, истощила себя и душой и телом.

- Я не выношу приговоров и не назначаю наказаний, Кутаро ваш судья и палач. И пусть он будет справедлив к вам, когда вы вознесетесь к нему.

- Законоучитель, ты понимаешь, о чем я прошу?

- Я понимаю намного больше, чем вы думаете, Ваше величество. Ваш грех не в раскаянии и не в поступке.

- Что тогда давит на меня? В чем мой грех? - лишенная сил, застенала королева.

- Я не могу отпустить вам то, что не является грехом.

- Тогда почему я блудница? - вскрикнула Коутрин. Ее лицо до неузнаваемости исказилось, как от боли, и она освободила свои крылья, неожиданно сорвавшись с кресла. Она обхватила голову руками, закрываясь от потока сквернословия, вновь из ниоткуда атаковавшего ее.

- Потому что другого слова у великой Лантаны для Вас не нашлось.

Сквозь марево бранных слов, заполонивших всё вокруг, Коутрин смогла развернуться, чтобы лицезреть самодовольное лицо Ульфа. Он элегантно склонил голову, приветствуя королеву, но в этом акте промелькнула явная насмешка.

- Ваш сан не дает вам право на подобный тон, - сдержанно оповестил неожиданного визитера Монахомон. - Я уже не упоминаю о том, что это непостижимо, что вы без приглашения явились к королеве.

Ульф покосился на капеллана и встряхнул крыльями за спиной, множество колокольчиков мелодично запели, словно мягко предупреждая о чем-то.

- Конечно, я погорячился. Прошу простить меня, Ваше величество, но как бы то ни было, это не меняет сути дела. Великая Лантана недовольна Вами, а я Вас предупреждал, что шалфейе негоже просить милости у самого Кутаро.