Сергей Тягунов - Парадигма [СИ]

Твари!

Релин нахмурился: он еще в казематах заметил, что у некоторых рабов абсолютно черные, обсидиановые глаза, без белков. Тогда он принял это за игру уставшего мозга, но здесь на ярком солнечном свету понял — ему не показалось.

Каждый третий на него пялится засасывающей могильной пустотой.

Релина и остальных подвели к плацу, в нос ударил запах смердящей гнили, к горлу подкатил тяжелый ком.

Из толпы рабов вышел тот гигант, который приказал солдатам дворца-крепости сдаться. С презрением оглядев прежних хозяев, он без лишних слов схватил за плечи понурившегося капитана и повел к своим людям. В земле уже сделано круглое отверстие для древка копья.

Релин зажмурился не в силах смотреть на страдания другого человека.

До ушей докатился громкий хохот рабов, вдруг сменившийся мерзким чавканьем — так стальное острие входит в плоть. Капитан ахнул, но из его груди не вырвался крик боли. Заскрипели сандалии, зашуршал песок.

— Пожалуйста, хватит, — прошептал Релин все еще не силах открыть глаза.

Словно издалека донесся шепот Жакераса:

— Великий тгон, пора решить, согласны ли вы на мое предложение. У нас совсем мало времени.

— Я… я не могу.

Он все-таки посмотрел: стискивающего челюсти до белых желваков, капитана подняли на копье. Окровавленный наконечник вырвался из груди.

— Вам необязательно умирать, — сказал Жакерас.

— У меня все равно нет выбора!

— «Да» или «нет». Дайте четкий ответ. Это важно.

— Хорошо! — выпалил Релин. — Хорошо! Я хочу стать бессмертным! Я согласен!

Седобородый кивнул.

— Да будет так, — сказал он. — Сейчас вы изменили судьбу.

— И это всё? Почему я ничего не чувствую?

— Терпение, великий тгон.

Релин сосредоточился на своих ощущениях, попытался уловить хоть малейшее изменение в теле, движение души или еще нечто подобное — ничего.

Кажется, Хжай был прав, и Жакерас со своими людьми — лишь лжецы, желавшие заработать на доверчивости знатного господина. А тот случай с перерезанным и зажившим горлом — всего лишь дешевый фокус. Паника всецело овладела им.

После того, как бывший капитан безвольно повис на копье, казнь продолжилась.

Его выбрали последним.

Он даже не попытался вырваться — спокойно шагнул к гиганту, а затем направился к плацу.

Илоты молчат, за все это время они ни разу даже не воскликнули. Стоят себе молчаливо и ждут. Тишина, нарушаемая стонами пронзенных, кажется противоестественной. Ни радостных возгласов, ни хохота, ни подначиваний.

Будто живые мертвецы собрались в одном месте.

Их лица пустые, ничего не выражающие. Лишь чернота в глазах отражает слабые отголоски чувств — сдерживаемой злости и ненависти.

Релин тяжело вздохнул, бросил взгляд на казненных.

Жакерас и его люди уже не дергаются, головы лежат на груди, кровь стекает по древкам и капает на песок, поднимая миниатюрные столбы пыли. Никакие они не бессмертные. Все-таки обманули.

Гигант обошел его и встал за спиной.

Какое сегодня ясное небо! Красивое и необъятное. Жаль только, птиц в этих краях нет…

Острая, жалящая боль вонзилась в спину, стерла все мысли и эмоции, оставив после себя лишь одно — инстинктивное желание вырваться, освободиться.

Но что-то всесильное, могучее подняло его в воздух, ноги попытались ощутить под собой опору.

Релин захрипел…

Он подул на ложку, а затем принялся обкусывать с краев огромный кусок вареной свинины. Зубы свело от горячего, язык и нижнее нёбо обожгло. Остальные едят с куда большим аппетитом: Толстяк, не прожевывая, проглатывает мясо одной рукой, а другой громко отхлебывает из миски, Рыжий не отстает от него, уже вылакал первую порцию, потянулся за второй, Звон проталкивает грязными пальцами непомещающийся во рту гигантский кусок, с подбородка стекает двумя струйками жир.

— И что за история? — спросил Мирт, их бывший капитан. В отличие от остальных пережевывает пищу тщательно и медленно.

— Был у нас в деревне один паренек, — начал Хен. — Жрал что ни попадя. То выловит в речушке рыбеху да тут же слопает сырую, то нарвет травы какой и в рот кинет. Даже тухлятинкой не брезговал. И вот как-то раз его понос пробрал — ядреный, затяжной, все кишки выворачивающий. Страдает бедняга, мучается, жалко его. Бегает и бегает в кусты — жопа уже красная.

— А ты проверял, что ли? — гоготнул с набитым ртом Рыжий.

Его локтем ударил Звон, шикнул:

— Дай послушать.

— А ты сам мозгами-то пошевели! — воскликнул Хен. — Никакой травы не хватит задницу подтирать! Натрешь до кровавых мозолей! И вот вообще не смешно! Парняга от безысходности даже к нашей деревенской знахарке — древней сморщенной старухе с отвисшими до коленей сиськами! — поперся, мол, так и так — спасай, родимая! По пути все кусты испачкал! Та ему: конечно-конечно, дам лучшее зелье, вмиг всё пройдет — срать вообще перехочется! Наш страдалец ей: ты, старая, не дури, мол, гадить мне надо по естественной потребности, да и люблю я это дело, вот только не так часто бы, кишки крутит, болят! Всё отдам, помоги!

Лагерь не затихает: гремит деревянная и бронзовая посуда, басят на разные лады мужские голоса, звенят доспехи, надрывают глотки быки-тягачи, скрипят колеса повозок, хлопают на ветру полотнища флагов. Нет и клочка свободной земли — везде сидят, стоят, ходят люди.

Неспокойное бушующее человеческое море.

От лысых, постриженных, плешивых, взлохмаченных голов рябит в глазах. Отовсюду доносятся разговоры. В темнеющие небеса тянутся черные и седые столбы дыма от костров, в пузатых чугунках булькает похлебка, жарятся на вертелах сочащиеся жиром свиные туши.

— А знахарка странная попалась, — продолжил Хен после недолгой паузы, дожевывая мясо. — Старая, но все туда же. Захотелось ей молодого, горячего, ненасытного тела! Мол, пошли уединимся в комнатке, ты меня и так, и эдак, и сяк своим мужским копьем насадишь, усладу подаришь и радость. Вот тут-то бедняга совсем приуныл: бабка древнючая, лицо сморщенное, как старое яблоко, которое до этого еще и обваляли в грязи и в бычьем семени. Вообще дружочек в штанах не привстал, даже не шелохнулся. Ну, и паренек ей, сдерживая нестерпимое желание облегчиться по большому, сказал: не, знахарка, я, конечно, страдаю, но на такое не пойду — как ты выразилась, мужское копье, боюсь, после тебя больше никогда никого… эм… не проткнет! И убежал куда подальше, только пятки сверкали.

— И это всё? — огорченно спросил Рыжий, смачно рыгнув.

— Нет, конечно! — воскликнул Хен. — Вот ты выжрал уже две тарелки похлебки, пока я тут языком чесал! В большой семье рот не развевай, все дела, но я бы тоже не прочь попотчевать, если позволишь. А потом продолжу.