Сергей Тягунов - Парадигма [СИ]

Тишину зала нарушила молитва-песнь, донесшаяся с верхних окон-бойниц, — заунывная и бесконечно печальная. Она, эхом отскакивая от гранитных колонн и стен, пронеслась среди раненных солдат и слуг. И всё будто замерло: больше не доносятся стоны, не звенят доспехи, даже свечи перестали трепетать. Окружающий мрак загустел, стал осязаемым — можно дотронуться, ощутить жгучий холод под пальцами.

— Опять илоты надрывают глотки… — проворчал Хжай. — Как же ненавижу их дурацкие вопли. Точно горные козлы блеют.

— Веселого в нем мало, согласен.

— Пытаются испугать, мой господин! Они еще не знают с кем связались! Мы им устроим кровавый пир! Да, нас немного, но даже выжившие с легкостью перебьют кучку тупых рабов! Пусть они там свою абракадабру воют — не поможет! Я завтра собственнолично возьму меч и щит побольше да встану на стене! Уверен, успею зарезать человек сто прежде, чем они подойдут ко мне на расстояние шага! Пусть проткнуть попытаются — в моем пузе жира так много, что покрепче любого доспеха будет!

Релин положил ладонь на его плечо, сжал, насколько позволили силы, и произнес:

— Ты прав: мы справимся. Их после сегодняшнего осталось немного. Потрепали мы их знатно!

— Именно! Небось потому и воют! — воскликнул Хжай.

— Только прошу: держись все время поближе ко мне, ладно? Я не смогу простить себе твою смерть.

— Да это я вас спасу от случайной стрелы!

С дальнего конца зала донесся оглушительный грохот, сменившийся галдежом.

Релин и его слуга, испуганные и встревоженные, вскочили, уставились в черноту перед собой.

Некоторые воины тоже поднялись, кто-то вытащил мечи из ножен, но большинство просто повернуло лица в ожидании.

Сердце тяжело ударило раз, второй, третий…

Шум усилился, в его какофонии не сложно уловить топот сандалий, звон мечей и рассерженные выкрики. Взгляд сфокусировался на тьме, попытался выловить хоть какие-то очертания того, что происходит впереди, — тщетно.

Наконец, арка осветилась десятком горящих факелов.

От увиденного по спине скользнула холодная волна страха.

Сотни рабов в окружении аккаратских слуг и солдат направляются сюда.

— Предательство… — прошептал потрясенный Хжай. — Мой господин, вам надо уходить!

— Куда? Мы в ловушке. Позади только внутренний двор, из которого нет выхода.

Факелы придают толпе мистический вид: лица цвета темной бронзы, глаза спрятаны в густой тьме, на рваных балахонах в складках пляшут тени, точно злые духи, пытающиеся вырваться на свободу.

Древняя голодная армия, сошедшая с горельефов.

И пусть ни на ком нет доспеха, однако манера держаться, высокомерно вскинутые головы, расправленные плечи и густые бороды делают рабов выше, сильнее, опаснее, чем есть.

Хжай направился к толпе, высоко поднимая руки. Но как только он приблизился на расстояние шага к ближайшему илоту, тот вытащил из складок балахона саблю и вонзил клинок ему в горло одним точным молниеносным уколом.

Слуга замер.

Затем неуклюже сделал шаг назад, второй…

Его тело покачнулось — на шаровары и сапоги потекла кровь — и рухнуло на мраморные плиты, точно подкошенное. Хжай схватился за шею, его рот беззвучно открылся и закрылся, как у выброшенной на берег рыбы.

— Вы сдадитесь, — произнес самый высокий и широкоплечий раб. — Иначе сдохните, как этот толстяк. Нам нужны лишь ваш тгон, капитаны, торговцы и те, кто перебил больше всех наших людей. Остальные могут примкнуть к нам.

Все внимание Релина сосредоточилось на умирающем Хжае.

Он столько раз в мыслях расправлялся со слугой, избивал того, готовил изысканную месть, но сейчас осознал, как же много в нем было любви и привязанности. За миг пронеслись сотни веселых и грустных, забавных и мрачных, дорогих сердцу и, казалось бы, забытых воспоминаний, связанных с Хжаем.

Нить, соединяющая их двоих, вдруг оборвалась.

И больше никогда не будет этих долгих споров до хрипоты, не будет обсуждений книг, не будет взаимного подначивания, даже ненавистных манипулирований — не будет.

В груди заныла тоска.

Слуга, в последний раз дернувшись, затих.

Дальше всё потонуло в пустой серой мгле. Релин попытался вытащить меч, но кто-то схватил его. Крики, сопротивление, быстрая драка. Боль в ноге, мир качается, пропадает равновесие. Удар лицом о пол. Во рту появляется соленый привкус. Смех. Тычки ногами в спину. Кто-то силой усаживает. Вокруг злая ухмыляющаяся толпа дикарей. Пламя факелов жжет глаза. Последнее, что он запомнил перед тем, как провалиться в спасительное забытье: над ним возвышается илот и бьет эфесом меча в нос. Затем — искры и пустота.

Прощай, Хжай.

Непривычно после долгой осады оказаться за стенами дворца-крепости.

Вокруг так много свободного места, дышится легче. Правда, раньше здесь всё выглядело иначе: гордо возвышались двухэтажные глиняные домики, облицованные белыми и желтыми камнями, стояли конюшни, в которых держали лошадей приезжих купцов, пузатились склады с круглыми стенами.

Сейчас же — черное пепелище.

В воздухе витают запахи гари, взгляду не за что зацепиться, кроме как за мрачные обломки зданий и провалившиеся крыши.

Релина, псевдоторговцев, капитана и еще с десяток солдат, отличившихся во время осад, ведут к плацу, на котором раньше секли провинившихся илотов. У всех крепко связаны руки грубой толстой бечевкой, попытаешься убежать — сзади проткнет коротким копьем надсмотрщик.

Хотя вряд ли захочется взбрыкнуть: на это просто нет сил. Их не кормили уже много дней, даже воду давали лишь два или три раза.

Щурясь от яркого света, Релин опустил голову.

Вид у него, наверное, сейчас как у нищего: в кожу въелась грязь, пахнет как от козла, некогда белые одеяния превратились в жалкие обноски, сандалии развалились, поэтому приходится идти по песку голыми ступнями — каждый камушек так и норовит уколоть. Остальные выглядят не лучше: капитан без своих доспехов точно старик, худой и съежившийся под навалившимися годами, солдаты скорее напоминают живых мертвецов, чем людей.

Лишь Жакерас и его братья по секте шагают гордо, лица, правда, немного осунулись и одежда потрепалась, но не более.

На плацу из земли торчат длинные копья, с насаженными на них воинами. У кого-то кончик копья торчит из распоротого рта, у кого-то — из окровавленной груди. Стеклянные глаза, полные мольбы и бесконечных мучений, направлены в небеса. Волосы треплет легкий ветерок. С плеч свисают на кожаных ремешках пластины доспеха. Вокруг, мерзко жужжа, кружат мухи — жирные, блестящие, с фалангу большого пальца. Многие ковром усеивают кожу мертвецов.

Возле плаца толпятся рабы — их тут, по меньше мере, тысяча. Тихие, довольные в предвкушении скорой казни.