Сергей Тягунов - Парадигма [СИ]

— Успокойся, Болтун. Мы что-нибудь придумаем. Если тебе станет легче, я скажу: я лично отдам все твое заработанное матери. Можешь на меня положиться. Даю слово.

Хен кивнул. Голова тяжелая, шея дрожит от напряжения, даже рукой пошевелить сложно. Словно злокозненный дух высосал всю жизненную энергию.

— Парень, не нравится мне твое лицо, — заметил Мирт. — Ты это брось. Молодые и сильные выживут. Тебе еще рановато становится частью плаща душ Сеетры.

— Я… в порядке. Я соберусь. Даю слово.

— Не верю. Мозги займи. Тебе в этой клетке просто нечем заняться — только лежишь и думаешь, как судьба повернулась задом! Попробуй посчитать, сколько за день бьет молотом о наковальню кузнец, сколько нитей в твоей грязной вонючей тунике, сколько иероглифов на колесах повозки. Только не раскисай!

— Легко говорить тому, кто жив и свободен, — сказал Болтун хриплым голосом.

— Да ну? Моя клетка, парень, просто больше. Мы все здесь рабы — из степи далеко не убежишь.

Они замолчали: из ближайшего шатра вышел жрец, заметил непрошенного гостя возле клетки и встал, наблюдая. Бывший капитан, широко зевнув, макнул тряпку в ведро, а затем начал обтирать колеса. Струйки грязной воды потекли меж деревянных спиц, оставляя темные следы.

Наконец, жрец, нахмурившись, направился к повозке Болтуна.

— Мне пора, — прошептал Мирт. — Сейчас придется еще объясняться…

— Спасибо, что не бросаете меня.

Тот лишь махнул рукой и, приклеив на лицо обезоруживающую улыбку, двинулся к священнослужителю. Они разговаривали не меньше половины колокола — с такого большого расстояния слов было не разобрать. Видимо, объяснения бывшего капитана устроили жреца, и потому он его отпустил.

Прошло еще два долгих-долгих дня. Время тянулось как застывающая смола, словно намеренно замедляло мгновения, превращая их в утомительную вечность. Вдобавок ко всему ничего не происходило. Ожидание сводило с ума и отупляло.

Хен последовал совету Мирта — и начал рассказывать истории. Получалось плохо, грубо, нужные слова не лезли в голову, но его все равно слушали остальные заключенные. Подогнув под себя ноги, Болтун ближе к ночи садился в центре клетки, закрывал глаза, пытаясь услышать голос истории, её темп. Затем разлеплял сухие губы и рассказывал — о парне, поймавшем в речке рыбину с женскими сиськами, о жене кузнеца, обмазавшей мужа семенем вампира.

…Вечером третьего дня, когда остывающее солнце-око наполовину скрылось за бескрайней степью, когда в воздухе запахло углями и еще чем-то горьким, явился Вор. Лучась весельем и бодростью, растягивая губы в неизменной лисьей улыбке, перебирая пальцами воздух, словно играя на невидимых струнах арфы, он уверенно зашагал к повозке Болтуна. Остановился в шаге от неё. Нехотя осмотрелся и сказал:

— Мирт описывал тебя, как смертельно уставшего и вымотанного. Постаревшего. А ты бодр и весел! Не могу не отметить радость от вида подобного. Не кривься, ведь я поделу пришел. Или тебе неприятна компания моя? Но ведь меня послали наши друзья — подбодрить, рассмешить и обнадежить. А насчет нечаянных жрецов не беспокойся — мы приплатили кое-кому, чтобы сейчас с тобой поболтать без проблем.

Хен поймал себя на мысли: странная и порой причудливая манера говорить Вора — то путается во временах, то фразы строит неправильно, то использует слова в ином значении — раньше неимоверно бесила его, однако сейчас показалась успокаивающей. Страшно признаться себе: он рад видеть колдуна.

— Так и будешь держать губы скрепленными? Зачем?

— Ты знаешь, когда меня убьют? — спросил Болтун.

— Можно ли? То ведать многое надо: как сердце твое бьется, насколько сильно качается кровь по сосудам, как питаешься ты — преобладает ли в твоем рационе мед или фрукты сладкие, нет ли в плоти твоей хвори скрытой. Да и разве можно предугадать удар вражеского клинка или предательского ножа в ночи? Не знаю я, когда тебя убьют. Надеюсь, не скоро, мой друг. Любая жизнь — пусть даже хиленькая и непутевая — лучше красивой смерти.

— Прекрати. Ты знаешь, о чем я.

Вор вскочил одной ногой на колесо и прижался лицом к прутьям решетки, отчего стал еще больше похож на полного безумца.

— Предашь ли ты остальных? — спросил он.

Хен нахмурился, сказал:

— Не понимаю…

— Жрецы рано или поздно начнут тебя пытать — просто ради удовольствия. Попробуют вызнать правду: воровали ли вы, как это делали, были ли подельники, кому сбывали, где припрятанные монеты — сладкие вопросы-жала. А ты ведь действительно виновен, мой друг. Не будет ли искушение рассказать об остальных? Тебе ведь пообещают свободу.

— Если пришел издеваться надо мной, то проваливай. Мне неинтересно слушать этот бред.

— Не злись, я не намеренно задаю вопросы подобные, лишь пытаюсь понять степень твоего отчаяния. В моей жизни были случаи, когда сильные на вид личности не выдерживали простейших невзгод, ломались под гнетом обстоятельств и разрушали не только свои, но и чужие судьбы. Цыпленок под видом тигра, понимаешь? Но ты вроде не такой — иной.

Он замолчал, на несколько мгновений погрузившись вглубь себя. Мышцы его лица расслабились, глаза потускнели, стали стеклянными. Открылся рот, в уголках губ заблестели капли слюны. Он будто окаменел, превратился в изваяние — холодное, мертвое, чужое.

Хен потянул уже было руку, чтобы растрясти его, как Вор встрепенулся, скинул с себя оцепенение и сказал то, отчего по коже побежали мурашки:

— Ты следишь за мной. Прячешься в темных углах, копошишься в моих вещах, ждешь подвоха. И был там, возле шатров. Видел, как Черный гушарх лишился души и стал пустым сосудом. Поверь, он умрет скоро, его кровь загустеет, и сердце остановится — навсегда, навечно, бесповоротно, хе-хе-хе. И тебе не стоит бояться меня. Я не причиню вред другу, пусть даже такому пугливому!

— Я… Я не понимаю, о чем ты…

Вечерние тени удлинились, заволокли собой повозки. Закатный солнечный свет стекает пугающим багрянцем по мертвой земле, становясь все бледнее и слабее. Ночь вступает в свои права. И глубинный животный страх, до того спавший весь день, медленно просыпается где-то в районе груди, царапает мелкими коготками внутренности.

— Ты следишь за мной неумело, друг, но было бы странно ожидать иного от человека, большую часть жизни прожившего в захудалой деревушке. А обучают вас тут, надо признаться, из рук вон плохо. В серьезной битве вы не выстоите.

— Кто ты? — все-таки спросил Хен. — Колдун из школы квадратистов?

Вор хохотнул.

— Во-первых, «геометристов», — поправил он и отлепился от решетки. — Во-вторых, нет, я сам по себе.

— Откуда пришел? И где твои помощники? Лысый, как и Вырви Глаз, с тобой, да? Почему записался простым новобранцем? Твоя цель: уничтожить царя?