Екатерина Коновалова - Сколько стоит корона

Надеясь, что в полутьме кареты леди Харроу ничего не заметит, Дойл стиснул правую руку в кулак, словно таким образом пытаясь обуздать двух бешеных скакунов — собственные мысли и желания.

— Верно, — наконец ответил он, — но между тем, я с огромным интересом жду вашего рассказа, леди.

Некоторое время она молчала, глядя куда-то поверх плеча Дойла, а потом заговорила:

— Я думала о том, милорд, что говорил мне однажды лекарь. «Вы, — он тогда рассказывал мне о сущности денег и показывал старую книгу, где от руки искусный матер изобразил деньги наших предков, — на Большой земле, верите в экономию и бережливость. А мы, на востоке, считаем, что благосостояние приносит не бережливость, а щедрость. Богат тот, кто щедр, и беден тот, кто скуп». Простите мне, милорд, это многословие, — леди Харроу склонила голову, — сначала я думала о том, от чего Его Величество может отказаться, — Дойл кивнул, потому что размышлял как раз об этом, — но потом стала размышлять, что он может приобрести.

— И что же?

— Купцов, милорд.

Дойл мотнул головой.

— Купцов?

На рынках Стении торгуют купцы Стении, изредка они привозят товары из Остеррада и соседних княжеств. В задумчивости Дойл потер подбородок. Он поощрял торговлю зарубежными товарами, но неохотно пускал чужих торговцев. При этом тот же эмирский шах душу продаст за то, чтобы открыть в Шеане два десятка лавочек со своими тканями — Эмир наводнен ими, они становятся все дешевле. Илирия едва ли потратит на это даже мелкую монетку, ей хватает северных рынков. А вот Гостван может и заплатить за право продавать морскую рыбу в городах Стении.

Но насколько надежен подобный источник доходов? Предложи Дойлу что-то подобное один из советников, он восхитился бы идеей и ухватился бы за нее. Но эта мысль посетила хорошенькую головку леди Харроу. Насколько здравы ее суждения? Он повернул мысль и так, и эдак, в попытках найти в ней какой-нибудь изъян. Конечно, определенная опасность была очевидна. Купцы — это потенциальные шпионы. Но они же — неплохие заложники. Перестав тереть подбородок, Дойл начал массировать виски и пробормотал:

— Велите остановить карету.

Эмирцев пускать опасно еще и потому что они привезут с собой свои молельни. Храм будет в ярости. Но если эмирцев будет мало, они смогут молиться дома — не гневя этим Всевышнего. Карета, дернувшись, остановилась, и Дойл резко выскочил наружу, не обращая внимания на боль в ноге, вскочил в седло и пустил коня во весь опор — больше всего на свете он боялся, что потеряет хотя бы одну мысль в дороге.

Оказавшись в своих комнатах, он немедленно начал записывать расчеты, теснившиеся в его голове, и с каждой написанной строчкой все яснее видел, что у него в руках — идеальное орудие для осуществления планов. Он получит деньги, так необходимые для проведения реформы, а вдобавок — обогатит страну иностранными товарами, превратит соседей в союзников, причем этот союз будет освящен не клятвами и не словами, а золотом.

Как раз после Солнечного поворота можно будет собирать послов, чтобы к весне, не позднее, они привезли ответы. Тогда к осени можно рассчитывать получить деньги — как раз для того, чтобы организовать сбор налогов.

Исписав несколько листов мелким почерком, Дойл удовлетворенно отложил перо и закрыл глаза, выдохнул. Потом крикнул Джила.

— Милорд?

— Ты проводил леди Харроу до дома?

— Да, милорд. И она просила передать вам…

Дойл открыл один глаз, но увидев, что в руках у мальчишки ничего нет, закрыл обратно, подумав, что завтра же с утра отправится к леди и извинится перед ней за свое бегство, а также, если она того пожелает, покорно признает умственные способности всех женщин мира.

— Что передать?

— Что она… — Джил замялся, вспоминая формулировку, — глубоко рада тому, что ее глупые мысли показались вам столь значимыми и не держит на вас зла за поспешное исчезновение.

— Как она это говорила?

— Улыбаясь, милорд, — похоже, мальчишка тоже решил ухмыльнутся, и Дойл протянул руку, чтобы зашвырнуть в него чем-нибудь, но нащупал только чернильницу и передумал.

На утро он, как и собирался, первым делом велел подать коня и поспешил к леди Харроу. Она встретила его в своей светлой гостиной, снова в темно-синем вдовьем платье. Прежде, чем он успел что-то сказать в свое оправдание, она спросила:

— Вы придумали что-то стоящее, милорд?

Он поклонился и произнес:

— Безусловно. Я сожалею, что вчера оставил вас на середине дороги, но то, что вы сказали, произвело на меня сильнейшее воздействие. Я должен поблагодарить вас и еще раз принести извинения.

— Это пустяки, милорд, — леди Харроу жестом предложила ему располагаться, позвонила в колокольчик и велела принести вина.

Дойл сел на скамью, леди Харроу опустилась в небольшое кресло на витых деревянных ножках и задумался о том, что сказать. Кажется, вчера, засыпая, он представлял себе этот разговор, но сейчас не мог вспомнить ни единого предложения, ни единого удачного слова.

Старик-слуга подал вино и засахаренные фрукты с несколькими ломтями хлеба.

— Леди Харроу, — начал Дойл, но договорить не успел. Дверь распахнулась, и в комнату вошел закутанный в темно-серое, с низко опущенным на лицо капюшоном отец Рикон.

Дойл поднялся сразу, приблизился к нему.

— Милорд, — прошелестел Рикон, — мне жаль прерывать вас в минуты сладостного отдыха от тяжких трудов, — его голос дрогнул, сорвался и затих.

— Говори, — велел Дойл, едва справляясь с охватившей его дрожью. Что бы ни произошло, это не мелочь и не пустяк — оно поколебало ледяное спокойствие отца Рикона, который оставался бесстрастным и не выказывал и капли страха, даже когда вокруг горели деревни и свистели остеррадские стрелы.

Отец Рикон молчал долгую минуту, которую Дойл отмерял по бешеному биению крови в своих венах. Наконец, он произнес почти беззвучно:

— Чума, милорд. Чума в Шеане.

В первое мгновение смысл слов как будто не дошел до сознания Дойла — но блаженное неведение длилось слишком недолго. Потом чудовищное осознание накатило гигантской волной. Дойл пошатнулся, попытался нащупать рукой какую-нибудь опору, но тщетно. Захотелось (ненадолго, от отчаянно сильно) упасть на колени с криком: «Всевышний, за что?». Но, разумеется, он этого не сделал. Что бы ни происходило, он оставлял молитвы женщинам и святым отцам, предпочитая действовать. Недолгая слабость прошла, и он почти твердым голосом спросил:

— Где найдены больные?

— В доках, милорд. Смерть приходит с реки, — голос Рика опять опустился до едва различимого шепота.

— О, Всевышний, — пробормотала позади леди Харроу.

Кажется, именно это испуганное тихое восклицание окончательно вывело Дойла из оцепенения и придало сил.