Екатерина Коновалова - Сколько стоит корона

— Немедленно… — сказал он жестко, — отдай страже приказ очистить королевский склад в доках, всех заболевших — сколько бы их ни было — доставить туда. Об удобствах позаботимся позже. И пусть тени готовят карету. Король и королева уезжают немедленно.

Поклонившись, отец Рикон исчез за дверью. Дойл резко обернулся к леди Харроу. У нее в глазах читался настолько явственный испуг, что он почувствовал желание остаться возле нее, уверить ее в том, что все будет в порядке, но он только сказал:

— Поторопитесь уехать из столицы, леди. Завтра на рассвете я закрою все выходы из города.

— Милорд, я…

Эйрих должен был проявить достаточно благоразумия и убраться из столицы. И сам Дойл присоединится к нему. Город останется умирать — агония будет тяжела, но она спасет от гибели страну. Чуму нужно было запереть в каменных стенах и надеяться, что она не просочится сквозь них.

Главное было успеть увезти королевскую чету.

Дойл повернулся к леди Харроу, в два шага приблизился, дотронулся до ее руки, стиснутой в кулак, разжал тонкие холодные пальцы и коснулся губами кожи запястья. Она была сухой и прохладной, а пахла той самой грозовой свежестью.

Он отпустил ее руку слишком быстро и даже торопливо, шагнул назад и повторил:

— Поторопитесь уехать.

Вскочив в седло, он во весь опор бросился к дому начальника шеанского гарнизона. Столица не подвергалась вражеским атакам уже почти век, последний раз враг стоял у ворот Шеана еще при прадеде Дойла, и с тех пор столичные жители уверились в своей неприкосновенности и безопасности, а гарнизон, состоявший по большей части из замковой стражи, казался пустой формальностью. Начальник гарнизона тоже не впечатлял.

Дойл застал его за завтраком в компании жены и двух девиц — вероятно, дочерей. Господин Трил, пухлощекий, улыбчивый и добродушный, при виде гостя немедленно встал из-за стола и принялся кланяться. Дойл оборвал его:

— Отошлите женщин.

Жена и дочери Трила поспешно вышли из тесной столовой, а сам Трил вдруг побледнел и затрясся.

— Чем я не угодил вам, милорд? — спросил он нервным, дрожащим голосом.

— Сейчас вы возьмете половину гарнизонной стражи и отправитесь в доки. Из порта не должен выйти ни один корабль.

— Простите, милорд, — Трил снова поклонился, — но в чем дело?

Дойл колебался, отвечать ли, но все-таки сказал:

— Чума. Живее, господин Трил!

Он не двинулся с места. Его и без того бледное лицо позеленело, губы затряслись, и он рухнул на колени:

— Пощадите! Милорд, у меня дочери! Жена! Если чума… надобно бежать!

Дойл почувствовал, как к горлу подкатывает ярость, схватил Трила за шиворот, встряхнул и рявкнул:

— Семью высылай, а сам не смей ни ногой из города до тех пор, пока не перекроешь все порты, ворота и щели! Ты принадлежишь этому гарнизону — и если надо, сдохнешь с ним.

— Милорд!

— Ты помнишь судьбу своего предшественника? Прошлый начальник гарнизона оказался трусом, и мой отец разметал его кишки по всему Шеану. И клянусь… я сделаю с тобой то же самое, если ты немедленно не возьмешь за дело!

На последнем слове Дойл разжал пальцы, и Трил воющим кулем рухнул на деревянный пол. Дойл выглянул на улицу, где стояли двое молчаливых теней. Приказал:

— Зайти.

Тени повиновались, и Дойл, еще раз смерив взглядом Трила, сглотнул и произнес:

— Останетесь в этом доме. Женщин не выпускать. Трил! Тебе лучше поспешить и лучше выполнять свою работу, иначе дочери и жена останутся здесь после того, как ворота будут закрыты.

Тени молча кивнули и бесшумно исчезли наверху, а Трил, тонко вскрикнув, мелко закивал головой и выбежал из дома.

Это было отвратительно — но в одиночку Дойл не сумел бы обезопасить город.

В замке было еще спокойно: сонные после вчерашнего долгого праздника слуги вяло шатались по длинным коридорам. Дойл ворвался в спальню Эйриха — тот еще не поднялся с постели и только протирал глаза, отмахиваясь от двух лакеев.

— Вон! — велел Дойл, и лакеев как ветром сдуло. Эйрих несколько раз моргнул, пытаясь понять, что происходит, а Дойл сам подал ему штаны. — Одевайся, немедленно. Королева уже собирается. Я хочу, чтобы вы через час убрались из столицы.

— В чем дело? — голос короля был еще хриплым, вчера он выпил немало.

— Чума в Шеане.

Этих слов хватило, чтобы от похмельной сонливости не осталось и следа — Эйрих подскочил на постели и поспешно оделся, откашлялся, спросил:

— Когда узнали?

— Сегодня утром. Я приказал говорить карету, вы можете уехать…

— Я остаюсь, — прервал его Эйрих. — Дай королеве сопровождающих, охрану, пусть ее увезут в монастырь, сам отправляйся в Дойл. Я остаюсь.

— Не мели чепухи. В Стине можно провести зиму…

— Это мое решение, — глаза Эйриха блеснули. — Я король и не брошу своих людей умирать.

— Глупо, — прорычал Дойл, — погибнешь и погубишь страну. Без тебя ее разорвут на части меньше чем за год.

Эйрих опустил голову и о чем-то задумался. Дойл молчал, только постукивал пальцем по рукояти меча, выбивая ровный ритм и надеясь подстроить под него свое сердце. Что бы он сейчас ни предпринял, болезнь все равно окажется быстрее.

И если Эйрих остается — остается и он. Всегда рядом — как и обещал.

— Если я уеду, я больше не смогу вести этих людей за собой, — сказал Эйрих, — я был с ними в дни радости. Я останусь в дни печали и скорби.

— Ты не лекарь, не монах, не бог. Что от тебя толку? — прозвучало жестко, но Дойл выразился бы еще жестче и обидней, если бы знал, что это сработает.

Эйрих поправил светлый камзол, глянул на себя в медное, отполированное до блеска зеркало и невесело улыбнулся:

— Я — солнце, так что могу светить, — но улыбка недолго продержалась у него на лице. Он обернулся и спросил: — если я попрошу, ты уедешь? Защитишь королеву и ребенка?

— Я защищу их и так. А за тобой нужен присмотр. Подохнем вместе.

Эйрих ничего не ответил.

Королева уехала — Эйрих успел ее только обнять, после чего возница-тень хлестнул лошадей, и карета рванула вперед, а за ней последовал внушительный эскорт из теней и замковой стражи. Почти сразу же выехали следом еще две кареты — со служанками и камеристками, прихватившими с собой обширный гардероб.

А потом прочь из столицы потянулись милорды и лорды — налегке, оставляя дорогие сердцу безделушки, они бежали из Шеана в безопасные норки — собственные земли. К обеду опустели лавки на Рыночной площади, а через ворота потянулась цепочка пеших беглецов. Но уходило слишком мало — большинству бежать было некуда, а ужас возможной смерти от чумы страшил меньше, чем ужас реальной смерти от голода.

— Двадцать, — прошептал Дойлу на ухо отец Рикон, сообщая, что в бывший королевский склад доставлено уже двадцать человек с явными признаками болезни.