Екатерина Коновалова - Сколько стоит корона

— Простите, милорд, — леди Харроу чуть замялась, — могу я спросить, чему вы улыбаетесь?

Он посмотрел на нее очень пристально в тайной надежде, что она отведет глаза. Она этого не сделала.

— Видите ли, леди, — он встал с табурета и подошел к окну, оперся о подоконник рукой, — я полагал, что вы покинули этот дом, когда ехал мимо. И, думая так, дал себе одно обещание, которое сейчас едва ли могу исполнить.

И правда, не было бы ничего глупее, чем предложение, сделанное в зачумленном городе.

— Какого рода это обещание, милорд? — спросила она.

Дойл снова усмехнулся, правда, теперь ему было совсем уж не весело.

— Необычное. Весьма необычное, — он повернулся — но не сумел произнести крутящиеся на языке слова. Позже. Он сделает это позже. — Простите, леди, я должен оставить вас. Меня ждут дела.

Он поклонился решительно направился к выходу. Леди Харроу встала, зашуршала юбками, делая реверанс. На пороге он обернулся и спросил:

— Вы уверены, что не хотите уехать?

— Совершенно, — она выпрямилась и прибавила: — храни вас Всевышний, милорд.

Дойл кивнул и покинул ее дом. На улице ждал отряд стражи. Ему помогли сесть в седло, и он, уже нигде не останавливаясь и ни о чем не раздумывая, дал коню шпор и поскакал к докам.

Доки всегда были самым темным и самым грязным местом Шеана. Лорды их не любили и обходили стороной, но они питали город, давали ему жизнь, как навоз дает жизнь прекрасному цветку.

Дойл отвращения к докам не испытывал — слишком ценил товары, которые привозили корабли, и слишком часто был вынужден встречаться на илистых причалах с теми, кто ни за какие деньги не приблизился бы к гранитным стенам королевского замка. Выезжая на набережную, Дойл почему-то ожидал, что здесь все будет иначе: что шум голосов сменится звенящей тишиной, а рыбная вонь — запахом лекарских трав и болезненной кислятиной. Но ошибся. В отличие от остального города, пристани жили, кажется, прежней жизнью — разве что не слышались вопли капитанов, на своем странном языке отдававших приказы корабельным командам. Корабли стояли безжизненными скелетами, и на палубах не было никого, зато по деревянным настилам носились сотни людей — с тюками, мешками и налегке, одетые и полуголые.

Отряд стражи приблизился и окружил Дойла плотной стеной — но он жестом показал снова отстать и не загораживать обзора. Конь, подчиняясь понуканиям, нехотя поднялся на один из помостов, и Дойл сумел увидеть, почему корабли стояли пустыми и даже не пытались выбраться из зачумленного города — в кормах каждого зияло по огромной, как от удара тараном, пробоине. Похоже, за ночь из трюмов вытащили все, что было можно, и отчаялись заделать дыры без материалов. Комендант Трил сделал то, чего требовал Дойл — задержал корабли и не дал им отплыть. Пусть жестко и даже жестоко, зато эффективно.

Убедившись, что корабли в ближайшее время не выйдут в путь, Дойл кивнул своим мыслям и все-таки заставил себя подъехать к бывшему королевскому складу. И тут же едва успел выставить руку, чтобы защититься от летящего камня. Стража среагировала, закрывая его живым щитом собственных тел, из толпы возле склада раздались проклятия:

— Сдохни, враг!

— Твое колдовство, ублюдок!

— Себя питаешь их жизнями! Твоих рук дело!

О выставленные щиты стражи забились камни. Толпа жаждала крови — его, Дойла. Шестеро стражников и он сам против — сотен безоружных, но разъяренных тварей. Они обвиняли его во всем: в закрытых городских воротах, в разломанных кораблях, в самой чуме.

Скрежетнуло по металлу, и щеку обожгло короткой вспышкой боли — один из камней все-таки задел Дойла. Он колебался недолго.

— Отходим!

Командир отряда обернулся:

— Милорд, мы можем…

— Отходим, сказал!

Да, они могли перерубить всех — и залить доки кровью. Но и без их мечей умрут слишком многие. Повинуясь его приказу, отряд начал двигаться назад. Кони, в которых тоже попадали камни и крошево песка и опилок, заржали и задергались, но шпоры кусали их бока больнее, а железные удила рвали губы в кровь, заставляя повиноваться.

Чуть отойдя от склада, Дойл первым повернулся, и весь отряд галопом бросился прочь, оставляя чернь визжать от разочарования и злобы. Едва доки остались позади, он остановился. Командир отряда приподнял забрало и спросил:

— Почему мы сбежали, милорд?

Дойл поднял руку к лицу — он был без шлема и без доспехов — потер царапину на щеке и ответил:

— Люди короля не несут смерти королевским подданным.

Лицо капитана потемнело, но он согласно наклонил голову и отъехал в сторону. Осмотр города можно было счесть законченным, и Дойл поспешил в замок — чтобы встретиться посреди площади с облаченным в белое Эйрихом. Его тоже сопровождал отряд охраны — но от их группы буквально веяло чем-то светлым и чистым. Воистину, это было солнце, сошедшее с неба, чтобы утешить жителей земли.

Дойл невесело усмехнулся, глядя на то, как вылезают из подвалов и закутков люди, как увлажняются их глаза, как они воздевают руки в едином порыве восторга и благодарности.

— Всевышний, храни короля Эйриха! — шептали, говорили, кричали сотни глоток.

Дойл махнул рукой своему отряду — и они скрылись на боковой улице, никем не замеченные.

— Отдохни и дай отдохнуть своим людям, — велел Дойл командиру отряда. — Вы понадобитесь мне после заката.

— Слушаюсь, милорд, — командир поклонился, а Дойл поднялся в свои комнаты — нужно было переодеться, смыть с лица кровь и поесть.

В спальне было, как ни странно, тепло. Жарко горел камин, а возле него возился Джил. Услышав шаги Дойла, он подпрыгнул на месте, стряхнул золу с колен и поспешил к нему, охнул и пробормотал что-то, увидев рассеченную щеку.

— Что ты там болтаешь? — спросил Дойл, не позволяя ему коснуться царапины. — Лучше помоги переодеться.

— Где вас поранило, милорд?

Дойл не ответил, вместо этого спросил:

— Ты что здесь делаешь? Кажется, твоя мать и сестры на юге, мог бы давно уйти, болван.

Джил стащил с Дойла кожаный колет, расстегнул по одному нарукавники, а когда опустился на колени, чтобы снять первый сапог, буркнул:

— Куда идти-то. Вы мой хозяин, где вы, там и я.

— Болван, — повторил Дойл, садясь на кровать и вытягивая вторую ногу, чтобы мальчишке сподручней было его разувать, — хозяина мог бы нового найти, а так сдохнешь почем зря.

Не дожидаясь никакой реакции на свои слова, Дойл прислонился спиной к изголовью и закрыл глаза.

— Мне с вами и сдохнуть не страшно, — неожиданно сказал мальчишка, — только думается мне, что вы и с патлатой старухой-смертью договоритесь. И за меня слово скажете. А нет — буду вам на том свете служить.

Дойл приоткрыл один глаз и снова сказал: