Екатерина Коновалова - Сколько стоит корона

— Отец Рикон, — Дойл задержал его, когда святой отец уже собрался снова поспешить по делам, — подготовься к дороге.

— Милорд?

— Королева нуждается в помощи и защите. А главное, в них нуждается наследник. Король остается, как и я. Но наследник должен быть в безопасности.

Впервые за все время, что они были знакомы — а это больше пятнадцати лет, — на едва различимом в тени капюшона лице Рика проступило упрямое выражение несогласия.

— Милорд всегда прав и мудр, но милорд заблуждается, полагая, что может услать прочь своего покорного слугу, — проговорил он мягко.

— Милорд отдал тебе приказ.

Рикон неторопливо снял капюшон, открывая свое худое, длинное, с западающими щеками и глубоко посаженными глазами лицо. Плотно сжал губы.

— Я служил вашему отцу, милорд, когда вы еще не умели толком держать меч. И служу вам столько, сколько вас знаю, — от его обычной манеры говорить не осталось и следа. На смену вкрадчивости пришла жесткость. — И я не оставлю вас в лапах смерти из-за чьей-то прихоти.

«Прихоти короля», — хотел сказать он.

— Рикон! — Дойл не позволил ему договорить. — Я отдал приказ. И не прошу высказывать свое мнение. Завтра утром ты должен быть в монастыре, вместе с королевой. И беречь ее, как самое драгоценное сокровище.

Почти минуту Дойл был вынужден выдерживать тяжелый взгляд Рика, но в конце концов святой отец опустил голову, снова набросил капюшон и прошептал из-под него:

— Приказание милорда будет исполнено.

Дойл протянул ему руку, и Рикон запечатлел на ней холодный сухой поцелуй.

Когда к ночи Дойл вернулся в замок, он уже был пуст, не считая горстки слуг, которым некуда было идти, и короля, который неприкаянным духом метался по галерее и что-то пытался разглядеть в темноте ночного сада. Шаги Дойла он явно услышал издалека, потому что пошел навстречу и быстро спросил:

— Что теперь?

Для Дойла сумасшедшее оживление этого дня сменилось усталостью. Он тяжело оперся рукой о свод одной из арок и ответил:

— С рассветом все ворота города будут закрыты. Сейчас на всех выходах стоит стража и лекари. Тех, в ком находят хотя бы малейшие признаки болезни, не выпускают.

Эйрих шумно втянул носом воздух, но не нашел в себе сил возразить.

— Я распорядился отдать под лекарскую королевский склад в доках. Товары уже свезли в замок, склад полон людей.

— Там холодно, — как-то невпопад заметил Эйрих.

— Что? — переспросил Дойл, но потом понял, о чем говорит брат. Действительно, в доках на складе холодно. Там никогда не топили печей, и каменные стены давно промерзли насквозь. По его телу невольно прошла дрожь. Он ненавидел это чувство холода — когда кости начинают болеть изнутри, леденеющие пальцы едва сгибаются, а попытки уснуть обращаются муками.

— Да, — сказал он, — холодно. Но мы не можем рисковать и выпускать болезнь из доков. Завтра я сам съезжу туда и распоряжусь предпринять…

Невнятное «что-нибудь» повисло в воздухе, потому что Дойл пока не знал, что он предпримет. Он перевел взгляд на сад, туда же, куда смотрел Эйрих.

— Ты проследил, чтобы она уехала? — спросил король после нескольких минут молчания.

— Королева? — удивился Дойл. — Разумеется, я…

— Леди Харроу.

— Да, я попросил ее уехать.

Дойл несколько раз стукнул пальцем по холодному камню. Против воли ему вспомнилась небольшая рука леди Харроу в его руке. И тихий вздох, когда он поцеловал ее.

— Она благоразумная женщина, — сказал он не столько себе, сколько брату, а потом безо всякого перехода добавил: — завтра с утра надо проследить, чтобы лекари начали обходы домов. Больные и здоровые должны дышать разным воздухом — может, это нас спасет.

— Ты поедешь в доки?

Дойл дернул плечом. Поедет он или нет — уже не важно. Чума не тот враг, с которым можно сражаться на равных. Если она пожелает, она заберет их всех, и стены замка не спасут ни его, ни Эйриха.

— Храни нас Всевышний, — пробормотал Эйрих. Дойл мысленно прибавил: «Хотя это и не поможет».

Спал в эту ночь Дойл мало — не дольше трех часов, чтобы успеть к рассвету подъехать к главным воротам Шеана и проследить за тем, как за спинами последних бегущих закрываются гигантские деревянные створки, послушать, как воют, сидя на тюках и мешках посреди дороги, те, кого стража не выпустила из города, и те, кто выбраться не успел.

Орали стражники, что-то бормотали лекари, закутавшиеся с ног до головы в черное и закрывшие лица тряпичными повязками, рыдали женщины, бранились мужчины. В воздухе воняло потом — человеческим и лошадиным — и еще чем-то кислым, что для себя Дойл назвал запахом болезни. Сплюнув ставшую густой и вязкой слюну, он пришпорил коня и направился на осмотр остальных ворот. Толпы возле них были меньше, но вонь и крики были те же.

Возле Северных ворот обнаружился господин Трил — бледный, с лихорадочным румянцем на щеках. Увидев его, Дойл остановил коня и крикнул:

— Трил!

Начальник гарнизона дернулся и кинулся к Дойлу, остановился совсем недалеко от его ноги, поклонился.

— Милорд, спасибо, что выпустили жену и дочек, — пробормотал он так тихо, что Дойл едва разобрал его слова. — Вы правы ведь были: нельзя мне оставлять гарнизон. И я не оставлю.

Он поднял голову, и по его глазам Дойл не без удивления увидел, что он говорит искренне.

— Хорошо, что женщины уехали, — ответил он после недолгого раздумья. Трил слабо улыбнулся.

Солнце уже поднялось из-за замковых шпилей, когда Дойл нашел в себе мужество направиться в доки. Особого выбора у него все равно не было — требовалось проверить не только и не столько бывший склад, ставший лекарской и уже заполненный чумными больными, сколько стоящие на причалах корабли. Чума всегда была смертью, приходящей с воды, и нельзя было допустить, чтобы корабль, привезший ее, пустился в дальнейший путь вверх по Тику и разнес ее по стране. Капитаны будут готовы на все, чтобы выйти из зачумленного порта, поэтому простого приказа будет недостаточно. Дойл пока не знал, что предпринял командир гарнизона, но должен был это проверить. И, при необходимости, усилить меры.

Но ехать в доки было — и Дойл готов был признаться в этом хотя бы самому себе — до безумия страшно. Он не боялся смерти и много раз готов был принять ее от рук убийц или вражеских воинов, но мучительная болезнь страшила его так же, как и пытки. Выдержав недолгий бой чувства долга со страхом, он позволил себе небольшую уступку — сначала проверить обстановку на центральной площади, а оттуда направиться к реке.

На площади было пусто. Лавки никто не потрудился заколотить, и теперь они скалились пустыми окнами. Повсюду валялись груды мусора, который просто выбрасывали из домов перед бегством. Те люди, которые остались, где-то затаились. Оглядев груды обломков и нечистот, Дойл скривился, внезапно ощутив мощный прилив стыда за собственное малодушие. Он не желал уподобляться черни, которой страх застит глаза. Тем не менее, он успокоил коня и сделал знак следовавшему за ним отряду стражи отстать. Зачем-то подъехал к одной из куч досок и деревянных обломков, внимательно ее рассмотрел. Позднее нужно будет отдать приказ гарнизону убрать весь этот мусор — чтобы случайно не начался пожар.