Пол Стюарт - Проклятие ночного волка [litres]

«Знатно вас тут откормили, вон как раскричались», – подумал я.

Отсчитав двери, я постучал в четвёртую. Никто не отпер. Внутри послышался какой-то шорох, будто крысы сновали по половицам. Я постучал снова, теперь уже – громче. На этот раз дверь распахнулась, и передо мной предстал великан в изгвазданной тельняшке и с повязкой на глазу. Тощая девчонка, вцепившаяся ему в левую ногу, не сводила с меня взгляда.

– Чего надо? – рыкнул циклоп и уставился на меня с подозрением.

– У меня письмо для Эдны Халливелл, – ответил я.

– Давай мне! – великан протянул грязную руку, которая выглядела так, словно ею он минуту назад сворачивал гусям шеи.

– Простите, капитан, – улыбнулся я. – Только лично в руки миссис Халливэлл.

– Для тик-такера ты что-то слишком дерзкий, – усмехнулся циклоп. Но потом своим единственным глазом заметил у меня шпагу.

Я не стал прятать свою верную спутницу и позволил рассмотреть медную рукоять и верхнюю часть блестящего стального лезвия, которую я как бы невзначай обнажил лёгким движением кисти. С любезной улыбкой я ждал ответа. Великан моргнул и отступил.

– Под самой крышей, – прорычал он. – Стучи громче. Мамаша Халливэлл на ухо туга.

Я поблагодарил его и вошёл в дом.

Лестница была шаткой, и, поднимаясь, я чувствовал, как под моими шагами дрожит каждая ступенька. Казалось, что я – внутри карточного домика, и вся конструкция в любую минуту может рухнуть. Доносились запахи варёной капусты, пригоревшего жира, и чем выше я поднимался – тем сильнее пахло. Изо всех сил я старался не обращать внимания ни на гадкие запахи, ни на множество любопытных глаз, что в сумраке каждого этажа таращились на меня из-за приоткрытых дверей.

На последнем этаже я постучал. Дверь немедленно открылась, и меня едва не сшибло волной нестерпимой вони.

– Да-да?

Передо мной стояла маленькая, бледная женщина, похожая на хорька. Невозможно было сказать, сколько ей лет. Такие волосы могли запросто принадлежать и молодой – густые и золотистые, хоть мытьём она их не баловала. Кожа, однако, была безобразная: даже на вид жёсткая, как наждак, вся в морщинах и оспинах.

– Эдна Халливэлл? – уточнил я, стараясь говорить громко, как и советовал циклоп.

Она кивнула.

– Да-да, и незачем так кричать – я отлично слышу… по крайней мере, теперь стала…

Я сунул руку во внутренний карман, достал оттуда конверт и протянул ей.

– От доктора Кадуоллэдера, – пояснил я.

Она снова кивнула и радостно улыбнулась. Грязным ногтем она вскрыла конверт и стала читать уведомление, беззвучно шевеля губами. Взглянув через её плечо, я обнаружил источник смертоносного запаха.

На стропилах гнездились голуби. Сотни голубей. Они, успел заметить я, влетали и вылетали через дыры в крыше. Пол и убогая меблировка – всё было покрыто чёрно-белым птичьим помётом. Помёт сгребался в кучи, возвышающиеся на полу, мешки с помётом громоздились в углу. Мамаша Халливэлл, очевидно, была скребухой – она зарабатывала на жизнь, собирая и продавая голубиный помёт на удобрения.

– Приду, куда я денусь, пусть доктор не сомневается! – прервала мамаша Халливэлл мои размышления о помёте и захлопнула дверь у меня перед носом.

«Что ж, одним меньше», – подумал я, ставя галочку в списке напротив фамилии «Халливэлл».

Я посмотрел, кто следующий в списке – имя и адрес. Эдвард Доббс. Шулерский переулок, 12, подвал. Я спрятал листок обратно во внутренний карман и стал спускаться по лестнице.

Малый по имени Эдвард Доббс оказался уличным торговцем на мели. Когда я говорю «малый», то имею в виду, что Эдварду было никак не меньше семидесяти. Я вручил ему уведомление. Он широко улыбнулся – во рту у него недоставало зубов – и пообещал явиться на Хартли-сквер вечером, до того, как зажгут фонари.

С Шулерского переулка я свернул направо. Таверна «Свиное Ухо» – мой третий адрес – находилась за Осиным Гнездом, на Ремешковой улице. Получателем была, как гласил список, мисс Сара Монахан.

Я вскарабкался по водосточной трубе на крыши домов Амхёрст, стоящих полукругом, и направился в сторону театрального квартала, к частоколу дымящихся труб, туда, где уже зажгли газовые фонари. Вскоре подо мной зашумела Ремешковая, знаменитая своими мюзик-холлами. Но не только ценителей искусства можно было встретить на этой улице – питейные дома, игорные притоны, в изобилии разбросанные по Ремешковой, предполагали и публику иного толка. Названия здешних заведений – «Хмельной Гонец», «Виски от Генри», «Расквашенный Нос», «Бутлегер» – говорили сами за себя.

Проклятия, брань, громовые раскаты хохота, куплеты похабных песенок, грохот падающих в бесконечных кулачных боях и пьяных потасовках тел – звуки эти заполняли пристанища порока и вырывались на улицу, пугая прохожих. Что и говорить, Ремешковая даже при свете дня – это приключение не для малодушных.

Я съехал вниз по медной трубе и, ловко пролетев над бочкой с дождевой водой, спрыгнул на землю. Я оказался в грязном переулке, неподалёку от таверны «Свиное Ухо». Что ж, от места с таким названием ничего хорошего ждать и не следует.

Таверна выглядела удручающе – выбитые окна, ржавая вывеска. Сколько всего, должно быть, повидали эти стены. Изнутри – с первого этажа, где в тавернах, как правило, устраивали питейную залу, – доносились выкрики и глухие звуки ударов. Я готовился к худшему и ничуть бы не удивился, если бы застал старую добрую драку: когда мебель трещит, а кости хрустят.

Одной рукой сжимая рукоять шпаги, а другой – дверную ручку, я переступил порог.

Не могу сказать, чего именно я ожидал. Может, что, как только я войду, повиснет внезапная тишина, и все повернут головы и уставятся на меня. Может, что кто-нибудь выскочит из-за барной стойки и проломит мне череп бутылкой. К счастью, ничего подобного не случилось: мне показалось, что никто даже не заметил моего появления, хотя ручаться я не мог – внутри царил сумрак.

Я остановился ненадолго, чтобы глаза привыкли к темноте, а затем подошёл к бару. За стойкой смуглая женщина протирала пивные кружки грязной тряпкой. На мясистой, как свиной окорок, руке хозяйки, ниже локтя, красовалась татуировка. Пол был засыпан опилками, в воздухе стоял дым. Я устроился на высоком стуле и положил локти на исцарапанную дубовую стойку.

– У меня письмо для Сары Монахан, – начал я. – Я так понимаю, у неё здесь комната.

– Для Сары Монахан? – повторила хозяйка и тут же остервенело замотала головой, да так, что её засаленный домашний чепец едва не слетел в лоток с помоями. – Никого с таким именем тут нет.

Я нахмурился.

– Но я не мог ошибиться.

Хозяйка гневно посмотрела на меня и очень громко спросила:

– Хочешь сказать, я – лгунья?