Ефим Гаер - Спрятанные во времени

Нишикори пересчитал «легочников» и буркнул себе под нос: «симулянт», «поправится», «безнадежные»; глянув в угловое окно, быстро и криво усмехнулся, будто застал светило с хорошенькой медсестрой (что, не будем юлить, было сущей правдой — Иссяу-Бочкин, день-деньской наблюдавший плевриты и пневмонии, утро предпочитал проводить приятно).

Теперь оставалось смотреть и ждать.

Прибор не давал точного портрета персоны, с которой (к ее несчастью) стремился встретиться Нишикори. По слабым неверным признакам, доступным лишь ему, он предполагал, что искомая личность — женщина, нестарая, скорее, восточной крови — и очень надеялся, что, благодаря близости к объекту, удастся различить какие-нибудь еще приметы, ибо женщин, попадавших под такое пространное описание, было пруд пруди.

Нишикори поставил прибор на землю, отцепил Фуджи и достал из заплечного кожаного мешка, терявшегося на широкой спине, низенький складной табурет, на который уселся, соединив ладони замком, с видом человека, способного пробыть в этой позе долго. Керо, не обеспеченный индивидуальным сидением, оседлал какую-то железную перекладину, торчавшую из трансформаторной будки, которая мелко вибрировала под ним, навевая дремоту. Оба принялись сосредоточенно ждать, более полагаясь на везенье, чем на систему.

Проблемы, однако, начались сразу — слишком приметными были иностранцы, и дом не из рядовых, у которых хоть сутки сиди, всем на тебя плевать. Начальственный квартал охраняли переодетые в штатское товарищи .

К Нишикори подошли сразу двое с мертвыми лицами и попросили показать документы. Горстка ожидавших у крыльца пациентов-легочников как-то сама собой растворилась, то ли разом поправ недуг, то ли предпочтя прийти вдругорядь. К Керо из-за угла будки синхронно подошел третий, в лавандовой тертой блузе, ужасно не шедшей к его обрюзглому лицу с черными сердитыми глазками. Кобура топорщила ее край — укором нерадивому реквизитору.

— Попрошу проехать, — предложил товарищ в черном плаще, показав на стоявший за кустами автомобиль.

— Никак нельзя, — на ломаном русском ответил Нишикори, тыкая ногтем в угол предъявленной им бумаги. — Сегодня у меня важная встреча там, — теперь палец показывал в сторону Кремля. — Меня весьма ждут. Узнавайте. Я суть должен сосредоточенно думать и найти слова для значительный господин об отношении наших стран. Это мой секретарь и слуга, — кивнул он на растерянного Керо, не знавшего, драться или бежать.

Что-то, вероятно, и впрямь было в документе, потому что, переглянувшись, товарищи отошли, но вовсе из виду не пропали и даже не старались вести себя неприметно. Один уселся на скамейку у входа в легочную приемную, второй, полный, похожий на вареную клецку, отошел, переваливаясь, к машине. «Франт» в блузе остался стоять у будки, терзая пачку «Казбека».

Нишикори с упоением вспомнил хаос восточных городов, многолюдных, шумных, где легко затеряться. Где-нибудь в Иокогаме или Чэнду на него никто бы и не взглянул. В крайнем случае, всегда можно вырядиться носильщиком или чистильщиком ушей. Что у них тут в Москве, ушей не чистят?!

В голове его пронеслась дюжина вариантов дальнейших действий, ни один из которых не подходил. Оставаться здесь во дворе было бессмысленно и опасно — «заметут», как выражаются русские. Все же гипотетическая дама была лишь третьестепенной целью, из-за которой не стоило рисковать. Всегда, конечно, можно перейти на нелегальное положение, но это чревато своими трудностями…

Не пробыв и получаса в засаде, воины-монахи направились обратно в гостиницу, сопровождаемые балаганно выряженным филером. Когда двери «Метрополя» бесшумно затворились за ними, тот еще остался и с минуту говорил о чем-то с седым швейцаром, коротко кивавшем ему в ответ, а затем растворился среди прохожих.

Она никак не могла привыкнуть к расположению выключателей в огромной как герцогский склеп квартире, которую занимал ее новый друг, и в которую она сама переехала вскоре после знакомства. В результате чьей-то странной фантазии они были разбросаны в самой прихотливой манере — на разной высоте и далеко не всегда у входа. Чтобы осветить гостиную, например, нужно было добраться в темноте до окна и нашарить выключатель за шторой на уровне колен. На кухне он был за посудным шкафом. В спальне вообще отсутствовал, устроившись снаружи на стене коридора, что казалось совсем уж диким.

— Электрика, может, вызвать? Пусть переставит, — предложила она как-то Василию.

— Нельзя ничего менять, госимущество. Не самая большая проблема, в конце концов, — он махнул рукой и перешел к шкафу. — Какой мне галстук надеть, а?

«Вся квартира, наверное, в „жучках“, поэтому и трогать нельзя», — подумала Тундра. От этой мысли ей сделалось неуютно: будто голая стоишь на балконе.

Хотя квартира была казенной, выданной по временному ордеру за отличия в учебе и политработе, но жил Василий в ней на полных правах, то есть с пропиской и приветствиями консьержа — наушника и шпиона, но приятного пожилого человека с образованием. С ним Тундра поддерживала добрые отношения, быстро обнаружив общую тему, а именно древнюю культуру Востока, о которой рассуждать было безопасно, если не проводить неуместных параллелей. В отчетах консьержа она значилась культурной девушкой, не вызывающей подозрений.

Василий еще вчера уехал в Северную столицу на какой-то театральный дебют, откуда должен был позвонить и вызвать ее к себе. С Тундрой, провожавшей его на поезд, он расставался неохотно, ревнуя к неопределенному кругу окружавших ее мужчин, так что она с удовольствием отпустила его, сделав обиженное лицо. Пусть мучается.

Ум, энергия и опытность зрелой дамы в сочетании с девичьим молодым телом обеспечили ей быстрый успех в вопросах приручения «работника киноиндустрии» и расширения круга знакомств вообще. Это было тем легче, что сам Василий ей нравился — был он чистоплотен, вежлив, старателен, несмотря на молодость имел приличные связи и перспективы. Назойливый «украинский» говорок только, режущий ее ухо… Ну да над ним он сам активно работал и уже почти избавился от всяких «ну шо вы, мама», выдававших в нем провинциала и выскочку. Так что «женское коварство» в синергии с искренним увлечением скоро привели Тундру в молодую московскую богему, чутко руководимую сверху, но недурно при том живущую. Она и правда не ожидала, что такое возможно в «темные века диктатуры».

За всю жизнь, наверное, Тундра столько не бывала в театре и кино, как за эту осень, волей-неволей начиная втягиваться и даже кое в чем разбираться. Читала Юткевича, Муссинака и Пиотровского 186 186 Юткевич С. И. (1904 — 1985), советский режиссер и теоретик кино, художник. Муссинак Л. (1890 — 1964), французский писатель, театровед, киновед. Пиотровский А. И. (1898 — 1938), российский литературовед, театровед, киновед. , чтобы «соответствовать» в разговоре. Даже помогала проектировать декорации к какому-то учебному фильму.